Штайнер покачал головой.
Брандт повернулся к Трибигу.
— Я хочу, чтобы вы довели этот разговор до сведения гауптмана. Что касается его рапорта о якобы имевшем место случае нарушения уставных отношений со стороны командира взвода, то передайте ему следующее. Боюсь, что такая мера вряд ли поможет ему освежить память этого самого нарушителя благоприятным для него самого образом, на что, собственно, и рассчитывает гауптман, скорее наоборот.
При этих обтекаемых словах Кизель едва сдержал улыбку. Трибиг стоял, глядя в пол. Правда, было заметно, что он несказанно рад.
— Я передам гауптману ваши слова, — пробормотал он.
Брандт одарил его ледяным взглядом.
— Это приказ, — сухо произнес он. — А сейчас вы можете быть свободны.
Полковник подождал, пока Трибиг выйдет за дверь. После чего снова сел за стол и посмотрел на Штайнера, который остался стоять посередине комнаты. Из дальнего ее угла, где сидел Кизель, донесся сдержанный кашель. Брандт тотчас вспомнил, что в кабинете он не один, и это его слегка встревожило. Но поскольку он не мог выставить за дверь собственного адъютанта, то предпочел заговорить сугубо официальным тоном:
— По какой причине тебе был отдан приказ копать блиндаж для гауптмана Штрански?
Штайнер поджал губы.
— Я, кажется, задал вопрос, — напомнил ему Брандт.
Штайнера так и подмывало сказать в ответ какую-нибудь резкость, но он нашел в себе силы сдержаться.
— Я бы не хотел об этом говорить, — негромко произнес он.
— А если я прикажу?
Штайнер поднял голову. Их взгляды с полковником встретились, и Штайнер почувствовал, как в нем закипает гнев.
— Вы хотите услышать ложь? — спросил он с вызовом в голосе.
Брандт сложил ладони так, чтобы кончики пальцев касались друг друга, и слегка подался вперед:
— Я хочу вам кое-что сказать, Штайнер. Вокруг этого дома места хватит для нескольких сотен блиндажей, так что мне есть чем тебя занять как минимум на пару недель. Хотя бы для того, чтобы оградить себя от новых неприятностей. Ты в курсе, что Штрански готов применить по отношению к тебе меры дисциплинарного воздействия?
— Будь я на его месте, я не стал бы терять ни минуты, — огрызнулся Штайнер.
Брандт обернулся к Кизелю. Тот все это время внимательно слушал их разговор.
— Что вы на это скажете? — спросил он. — А вот лично я дал бы ему с десяток нарядов вне очереди, приставил к нему охранника и дал задание до посинения копать укрытия.
— Думаю, это не самое лучшее лекарство от упрямства, — пошутил Кизель. — К тому же зачем мешать Провидению, коль оно уже приняло за нас решение?
Кизелю не хотелось разглашать свои планы в присутствии Штайнера, так что он лишь пожал плечами и умолк. Брандт вопросительно посмотрел на адъютанта, затем повернулся к Штайнеру. На этот раз голос его прозвучал сурово:
— А теперь выслушай меня. Ты отлично знаешь, что я всегда проявлял по отношению к тебе понимание и терпение. Но постепенно и я начал уставать. Мне надоело вечно защищать тебя от начальства.
— Я вас никогда ни о чем не просил, — ответил Штайнер с вызовом в глазах. Пожалуй, это был предел вольности, какую он мог позволить себе по отношению к Брандту. Не успел он произнести эти слова, как уже пожалел о своем упрямстве. Правда, глаз он не отвел. Более того, с поразительным даже для самого себя наслаждением Штайнер пронаблюдал за тем, как полковник изменился в лице. Брандт резко выпрямился и встал, упершись кулаками в стол.
— Ты меня ни о чем не просил! — повторил он хриплым от гнева голосом. — Ты меня ни о чем не просил! Ты что, совсем спятил? Да ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?
На какое-то мгновение Штайнер закрыл глаза. Неожиданно его охватила необъяснимая ярость. Горечь, которая подспудно копилась в нем на протяжении многих месяцев, вдруг прорвалась наружу, причем с такой силой, что собственное тело показалось ему легким и каким-то опустошенным.
— Не знаю, — огрызнулся он. — С тех пор как на мне эта чертова форма, мне известно одно: существует два вида людей. Один — это Штрански и Трибиг и другие высшие офицеры. Они все одинаковы и похожи, как одна задница похожа на другую. И я рад, что наконец получил возможность высказаться.
Чувствуя, что его всего колотит, Штайнер умолк. Лицо его дергалось, словно рябь на поверхности озера, глаза горели презрением. Брандт опешил. Слов у него не нашлось, с его губ слетел лишь сдавленный стон. А затем в очередной раз в комнате установилось гробовое молчание. Было слышно, как тикают часы. Полковник задыхался от ярости. Дрожащими руками он ухватился за столешницу. Несколько раз он открывал рот, чтобы заговорить, однако в конце концов сумел выдавить из себя лишь хриплый шепот:
— Убирайся! Вон отсюда, причем немедленно!
Штайнер тотчас пришел в себя. Он посмотрел в несчастное лицо полковника, и ему стало за себя стыдно. Так стыдно, что к глазам подступили слезы, и все, что было в комнате, словно поплыло. Шатаясь, он направился к двери. Там он на мгновение обернулся и бросил на Брандта беспомощный взгляд. Затем Штайнер вышел.
Как только дверь за ним закрылась, полковник устало опустился на стул и посмотрел на свои руки. Лишь затем он обратил внимание на то, что рядом кто-то переминается с ноги на ногу. Он поднял голову и увидел Кизеля. Тот стоял, глядя на него в упор. Такое выражение лица у своего адъютанта полковник видел впервые.
— К чему так доводить себя? — спросил тот.
Брандт ответил ему отсутствующим взглядом.
— Вам следовало либо не обращать внимания на его выходку либо наказать за нее, — продолжал тем временем Кизель. — Вы непоследовательны. Можно вырастить тигра, но при этом не стоит ждать от него благодарности. Этот тип непредсказуем. Сказать по правде, у меня дурные предчувствия.
— Насчет Штайнера?
— Нет, не насчет Штайнера. Насчет Штрански. За последние пять минут я понял, что мне не хотелось бы поменяться с ним местами.
Наконец бледность схлынула с лица полковника, а вместе с ней и написанная на нем растерянность. Брандт кивнул:
— Вы правы.
— В таком случае в ваших интересах немедленно перевести Штайнера в другой батальон либо определить его в штаб полка.
Брандт в очередной раз уставился на свои руки. Когда он наконец поднял голову, лицо его имело каменное выражение.
— Только не это, — медленно ответил он. — Вы сами всего несколько минут назад сказали мне, что пусть лучше все решения берет на себя Провидение. Мне кажется, что это были самые мудрые слова, сказанные вами когда-либо.
— Но теперь не совсем тот случай, — вяло возразил Кизель.
Наконец Брандт окончательно пришел в себя и даже насмешливо улыбнулся:
