Солдаты его батальона, находившиеся впереди, куда-то пропали, словно их снесло ветром вниз по склону. Затем он вспомнил, что его долг — вести их за собой в атаку. Не успел он произнести и слова, как откуда-то снизу донеслись ликующие крики.
— Ну, мы им поддали! — довольно воскликнул Крюгер и бросился вперед, туда, где за пулеметом по-прежнему лежал Фабер и всматривался вниз по склону. — Там наши из третьего! — крикнул он, обернувшись назад. — Видел бы ты, как иваны поднимают руки вверх!
Какое-то время спустя он вновь вернулся к Штайнеру.
— Потерпи, сейчас мы отправим тебя на перевязочный пункт. Но сначала нужно проверить, что там у тебя.
Он осторожно снял с товарища китель и взрезал пропитавшуюся кровью ткань.
— Плечевое ранение, — вынес он вердикт. — Пуля наверняка застряла в тканях. Будем надеяться, что кость не задета.
С этими словами Крюгер наложил на кровоточащую рану временную повязку. Лицо Штайнера посерело от боли, однако он нашел в себе силы подняться на ноги. Пока Крюгер и Керн вели его, поддерживая с обеих сторон, Голлербах подобрал свою скатку, перекинул через плечо русский автомат и поспешил вслед за ними. Так как подставлять себя под пули на обратном пути им не хотелось, они осторожно начали спускаться в том месте, где другие солдаты были заняты сбором пленных. Через несколько минут они уже были на командном пункте 3-го батальона. Лишь тогда они заметили, что Фабер шел вслед за ними.
Крюгер обратился к одному из бойцов, пробегавшему мимо. Оказалось, что перевязочный пункт расположен в ложбине всего в нескольких сотнях метров к западу. Пока они туда шли, Штайнер удовлетворенно отметил, что контратака увенчалась полным успехом. Теперь они могли занять новые позиции и ждать там, пока наконец не подоспеет ударный полк. Сейчас ему было значительно лучше. Если не считать тупой боли в плече, в принципе он чувствовал себя вполне сносно. Местность, по которой они шли, стала заметно ниже, и вскоре они вышли к блиндажу перевязочного пункта, спрятанному среди непролазного кустарника. Рядом со входом, все в бинтах, сидели и стояли бойцы с незначительными ранениями.
Штайнеру наложили новую повязку. Врач посоветовал ему дождаться темноты — было верхом безумия возвращаться назад на сборный пункт, когда вокруг полно русских танков.
— Я сделаю вам укол, — сказал врач. — А вечером вас отвезут к своим на тыловом грузовике. Час назад в Канском устроили новый сборный пункт.
Штайнер задумался, как ему лучше поступить. Затем отрицательно покачал головой.
— Нет, лучше я пойду к своим прямо сейчас, — сказал он. — Уж как-нибудь доберусь в Канское.
— Но ведь вам придется идти через гору, — предостерег его доктор.
— Знаю. Но я сначала двинусь по этому склону, а потом сверну.
— Как хотите. Следуйте вдоль ручья, пока он не повернет к северу, а затем идите прямиком через гору. Так вы не заблудитесь.
Врач кивнул и вернулся в блиндаж.
Штайнер посмотрел на своих товарищей. Те стояли вокруг него, с хмурым видом уставившись в землю.
— Я скоро вернусь, — заверил он их. — И прошу, не смотрите на меня так. Уверяю вас, вы будете только рады избавиться от меня.
— Это кто здесь будет рад? — громко спросил Крюгер и вновь энергично потер нос.
Штайнер улыбнулся:
— Особенно ты…
Крюгер недовольно фыркнул:
— Я?
— Да-да, именно ты.
— Ладно, не бери в голову, — посоветовал Голлербах. Но Крюгер уже успел завестись.
— Ты хоть знаешь, что ты можешь для меня сделать? — проревел он еще громче.
Штайнер кивнул.
— Тебе понравится, вот увидишь, — с улыбкой сказал он.
Прошипев что-то сквозь зубы, Крюгер повернулся и побрел мимо перевязочного пункта. Вскоре он исчез в кустах.
— Зря ты так, — упрекнул Штайнера Голлербах.
— Чушь! — ответил тот, правда, слегка раздраженно. — Он у нас чувствительный, как барышня, но, уверяю тебя, через пять минут он уже все забудет.
Штайнер повернулся к Фаберу. Тот стоял рядом с ними молча, с мрачным видом.
— Если я вернусь во Фрейбург, — сказал он ему, — то могу проведать твоих родных. Как ты на это смотришь?
— Они будут рады, — ответил Фабер. — Передай им, чтобы не волновались из-за меня. А если увидишь Барбару, то передай ей от меня привет.
— А кто она такая? Твоя девушка?
По лицу Фабера скользнула лукавая улыбка:
— Березка. Молодая березка.
В душном воздухе стояла тишина, словно не было никакой войны, никакой высоты 124,1. На запад среди зеленых кустов текла узкая речушка. Окружающая местность была видна во все стороны на несколько километров. Штайнеру было грустно расставаться с этим местом, как с какой-нибудь безобидной, хотя и малоприятной болезнью. К этому никогда не привыкнешь, размышлял он. Всякий раз то же самое и вместе с тем по-новому. Он протянул здоровую руку:
— Возможно, мне повезет, и я где-нибудь встречу Шнуррбарта. Но если он вернется раньше меня, скажите, чтобы он присмотрел за всеми вами, младенцами.
Он на мгновение умолк. А затем торопливо, но энергично принялся пожимать товарищам руки. Голлербах вызвался проводить его до Канского.
— Ты нам хотя бы изредка пиши, — сказал Керн. В его увлажнившихся глазах читалась печаль. Штайнер с удивлением отметил про себя, что уголки его собственных губ подрагивают, и поспешил отвернуться.
Крюгер с Голлербахом уже ждали его неподалеку, время от времени бросая в его сторону сердитые взгляды.
— Можешь кое-что для меня привезти? Я имею в виду, когда ты вернешься.
— Могильный камень.
Крюгер состроил брезгливую гримасу.
— Это я и сам тебе могу достать, — ответил он. — Нет. Я имею в виду кое-что другое. Ты привезешь мне флакон одеколона.
— Это еще зачем? — подозрительно поинтересовался Штайнер.
— На тот случай, если нас с тобой снова поселят в одном бункере, — ответил Крюгер, прикрывая ладонью рот.
Штайнер кивнул:
— Ты хочешь сказать, что у меня чересчур чувствительный нос?
— А кто здесь говорит про твой нос? — рявкнул Крюгер.
Штайнер пожал плечами:
— Да ты и сам знаешь, — произнес он с невинным видом, — обычно люди не чувствуют собственного запаха.
Его реплика осталась без комментариев.
— Ты даже не представляешь, как мне приятно будет какое-то время тебя не видеть, — со злостью произнес Крюгер.
Голлербах усмехнулся заранее и посмотрел на Штайнера. Тот отреагировал очень даже спокойно:
— Нет, ты ошибаешься. Очень даже хорошо представляю. Потому что сам нередко чувствую то же самое.
