Наконец они добрались до развилки, где от основного окопа в сторону вел ход сообщения, по которому можно было добраться до наблюдательного пункта батальона. Никаких русских им так и не встретилось. Теперь они двигались вниз по склону. Солнце грело им лица, но они почти не чувствовали его тепла. Они машинально передвигали ноги, словно те не принадлежали им. Штайнер подумал, что они с Крюгером сейчас напоминают ходячих мертвецов. Они сейчас не обращали никакого внимания на то, что день ясный, а солнце пригревает уже почти по-летнему.
Солдаты расположились на краю сада. По их лицам было нетрудно понять, что за несколько предыдущих часов им пришлось несладко. Голлербах отсутствующим взглядом уставился на Фабера, который сидел рядом с ним, закрыв глаза. К ним подошел Керн с солдатской фляжкой, но в следующий момент, выругавшись себе под нос, швырнул ее на землю.
— Пустая? — спросил Голлербах.
Керн отрицательно покачал головой и опустился с ним рядом.
— У всех пустые, — недовольно буркнул он. — А местную воду пить не хочу, сплошная грязь, в которой плавают трупы. Уж лучше помучаюсь жаждой.
— Придется подождать, пока сюда не подтянется полевая кухня, — заметил Голлербах.
Керн криво усмехнулся:
— Когда она сюда подтянется, нам уже ничего не будет нужно. Потому что к тому времени весь батальон можно будет накормить одной банкой тушенки.
Он бросил взгляд на гору.
— Вряд ли они сюда придут, — пробормотал он. — Если бы хотели, то уже давно были бы здесь. — Он повернулся к Фаберу: — Может, стоило их поискать?
— Слишком поздно, — ответил Фабер. — И ты сам это прекрасно знаешь. Русские были в окопе, а мы — без боеприпасов.
— Ни единого патрона, — поддакнул Керн.
Голлербах вздохнул.
— Никогда бы не подумал, что Штайнер получит пулю, — сказал он. — До сих пор в голове не укладывается.
— И у меня тоже, — мрачно согласился Керн. — Такой солдат, как он, должен был понимать, к чему все идет.
— Как же можно отдавать себе отчет в собственной смерти? — философски заметил Фабер. — Она приходит, как ночь. Стоит только между деревьев сгуститься сумеркам, как она тут как тут. И от нее никуда не спрячешься.
— Ну, ты скажешь! — воскликнул Керн, по-настоящему растроганный, и сел, сгорбившись, словно ему было холодно. Мимо них, неся раненого товарища, прошли четверо солдат. Ноги свисали с плащ-палатки под каким-то странным углом. Все трое проводили санитаров взглядом, пока те не скрылись за деревьями. Керн снял каску и почесал голову. Его, с каждой минутой становясь все сильнее, почему-то переполняло чувство утраты. Он все еще не смог избавиться от того ужаса, который овладел им, когда появились танки. У него перед глазами стояла жуткая сцена: Фабер без передышки поливает наступающего противника огнем, но тут прибегает какой-то солдат и кричит, что русские ворвались в окоп справа от них. Фабер остался за пулеметом. Отступать они стали лишь тогда, когда была отстреляна последняя пулеметная лента. При отступлении им встретился Голлербах со своими бойцами, и они вместе добрались до командного пункта. Но ни Штайнер, ни Крюгер так и не объявились. Оставалось только предположить, что эти двое лежат где-нибудь в окопе и уже больше никогда не вернутся. Чем дольше Керн размышлял об этом, тем тяжелее становилось у него на душе. А воспоминания о некрасивой сцене, которая произошла между ним и Штайнером, лишь усугубляли боль.
Неожиданно Голлербах издал странный звук — нечто среднее между криком и визгом. Керн поднял глаза. Ему показалось, что Голлербах тронулся умом — он вскочил на ноги и замахал руками. Фабер тоже уставился куда-то в сторону горы. Над ними из глубокого, по грудь, окопа появились две фигуры. Они медленно брели, опустив головы, как будто ничто в этом мире не могло вызвать у них хотя бы малейший интерес.
— Штайнер! — пробормотал Керн, не веря своим глазам. Сад вокруг них неожиданно ожил, пришел в движение. Солдаты начали вскакивать с мест, кричать и размахивать руками. Прошло около часа после того, как последний боец вернулся на командный пункт. Никто не ожидал, что в живых остался кто-то еще. Керн и Голлербах бросились навстречу товарищам. Кто-то побежал доложить об их возвращении начальству. Вскоре к ним подбежал штабной посыльный с требованием, чтобы Штайнер немедленно явился на командный пункт и доложил о своем возвращении. Нельзя сказать, чтобы Штайнер поспешил это сделать. Он перекинулся парой слов с Фабером и другими бойцами и лишь потом под пристальными взглядами солдат направился вслед за посыльным.
Войдя на командный пункт, он застал там гауптмана Штрански, склонившегося над картой. Лицо командира батальона казалось постаревшим и ничего не выражало. Не сказав ни слова, он указал Штайнеру на стул. Тот сел, а Штрански, заложив руки за спину, принялся расхаживать по блиндажу. Походив таким образом какое-то время, он остановился перед Штайнером.
— Вы пришли сверху? — поинтересовался он.
Штайнер кивнул. Чтобы скрыть свою антипатию, он опустил голову и смотрел в пол.
— И какая там обстановка? — спросил Штрански.
Его вопрос показался Штайнеру бессмысленным. Он апатично пожал плечами и произнес:
— Все по-прежнему.
— Что вы имеете в виду? — резко спросил Штрански, недобро прищурив глаза.
— Наши позиции по-прежнему в руках у русских, — спокойно ответил Штайнер.
Штрански едва удержался от резкости. Вместо этого он подошел к карте.
— Мы собираемся предпринять контратаку, — заявил он. — Ее цель состоит в том, чтобы возобновить контакт с третьим батальоном. — Гауптман вкратце изложил план контратаки. — Наша авиация будет здесь с минуты на минуту. Мне нужен солдат, который возглавил бы контратаку. Как вы на это смотрите?
Штайнер ожидал услышать нечто подобное и потому заранее приготовил ответ.
— Не знаю, — медленно ответил он. — Мне кажется, что мне недостает необходимых для этого качеств.
Штрански резко обернулся, подошел к двери и несколько секунд выглядывал в маленькое окно.
— Вы забываете одну вещь, — произнес он через плечо. — Вы забываете тот факт, что мне все равно, желаете вы этого или нет. Могу я предложить вам, чтобы вы хорошенько поразмыслили о том, имеется ли оправдание вашему отношению к солдатскому долгу?
— А что заставляет вас думать, что я этого не сделал? — спокойно ответил вопросом на вопрос Штайнер.
Штрански прислонился к дверному косяку.
— Я сделал этот вывод на основании того, что у вас полностью отсутствует представление о том, что такое дисциплина и… — Он умолк, но затем продолжил: —…а еще потому, что вы, молодежь, не имеете привычки думать, потому что считаете, что если будет надо, то кто-то подумает за вас.
Штайнер нахмурился:
— Не понимаю.
— Что же, придется выразиться яснее, — презрительно произнес Штрански. — Вы не обязаны быть со мной честным. Я давно привык к тому, что мои подчиненные лгут мне в лицо. Но хотя бы раз будьте честны с самим собой.
