- Шлюха! - услышала я отчетливо сквозь гамму новых для себя ощущений повторное оскорбление. Во рту собралась какая-то тошнотворная кислятина, левую половину лица невыносимо жгло, а еще казалось, что ее разнесло в размерах раза в два, а то и в три.
Вместе с ударом улетучились из головы абсолютно все мысли. Вылетели искрами из глаз. Шоковое состояние атрофировало чувства. Я безучастно приняла к сведению брошенное в запале вдогонку в мой адрес еще одно слово. На этот раз более емко и точно характеризующее меня. Вполне такое литературное слово и всем известное, но считающееся нецензурным. Проследила, как отправленный вслед слову плевок приземлился мне на носок кроссовки и только потом оплеванная и посрамленная развернулась и ушла.
Одно хорошо: с тремя или с одним я развлекалась, пока некоторые честно отдавали свой долг Родине — неважно. Пусть думает, что хочет. Главное, мне теперь не нужно было ничего объяснять. Все закончилось. Моя история с Юркой пришла к логическому финалу. И тогда я еще не понимала, что и со Стасом, по всей видимости — тоже.
Меня никогда в жизни не били. Вот прям ни разу. Даже в детстве родители не шлепали по мягкому месту. И не потому что они придерживались метода воспитания, что ребенку ни при каких обстоятельствах ничего нельзя запрещать, а руку поднимать на него тем более — табу, нет, просто не находилось у них на рукоприкладство причин. Я росла очень послушной и беспроблемной. За какие-то промахи, естественно, мне приходилось выслушивать нравоучения, особенно за Настю, но вот чтоб отшлепали или, не дай бог, «ремня всыпали» — такого никогда. Для вразумления мне вполне хватало слов.
Юркина пощечина стала для меня шоком. Просто невозможно поверить - на меня подняли руку. Как и почему так могло случиться? Да, я виновата. Я поступила очень не хорошо. Даже подло. Я не сдержала слово, я разлюбила и изменила, а потом еще и скрыла. Не сказала правду сразу. Побоялась сообщать о таком в армию, да и вообще испугалась объяснений. Я промолчала и, потеряв голову, ринулась собирать для себя обрывки счастья. За что и расплатилась. Больно и унизительно. Мне влепили пощечину, как потаскухе, как последней паршивой дряни плюнули в ноги. Почему? Почему это все происходило со мной?
Я шла по улице и захлебывалась в слезах, всхлипывала, смахивала мокрую едкую от косметики пелену с глаз и кусала трясущиеся от обиды губы. Иногда на меня оборачивались прохожие. Кто-то с сочувствием, чаще просто из любопытства, а мне казалось, что с осуждением.
«Я — шлюха», - стучало у меня в мозгах. - «Неужели, все что у нас с Назаровым случилось — это настолько грязно и предосудительно?»
Дома меня даже не попытались разуверить в моих мыслях. Никто не поддержал, только добавили чувства вины и стыда. Слегка припухшая щека не прошла мимо маминого внимания. Мало когда она разглядывала меня, а тут сразу зацепилась взглядом, хотя казалось и не так сильно заметен был след от тяжелой руки солдата. Больше, скорее всего, глазами заплаканными сдала я себя. Пришлось пояснить, чтобы не последовало много вопросов:
- С Юрой расстались, - буркнула, собираясь побыстрее скрыться в своей комнате.
Мама лишь хмыкнула и язвительно заметила вслед:
- Меньше у подруги ночевать надо было. Вот теперь мотай сопли на кулак.
Вот и все что я услышала от казалось бы самого близкого человека.
- Сама виновата.
Как будто я не знала, что сама. Ее комментария только не хватало.
Позже я слышала бубнил еще и отец. Маме, похоже, за меня выговаривал, а она оправдывалась:
- Ей двадцать лет, что я ее привязать должна?
А потом они препирались, кому из них надо было нас воспитывать. На одной маме лишь эта ответственность лежала или же отец тоже иногда должен был отвлечься от своей службы и вспомнить, что у него есть дети.
Отец в свое оправдание предъявил, что воспитывать ему оказывается и не кого было. Вот имелся бы у него сын, тогда бы он, ого-го, еще одного Юрку вымуштровал бы, а так у него лишь два недоразумения выродились: дура набитая - двоечница ни к чему не приспособленная и распутница, на которую вся надежда оставалась. Но и я в итоге разочаровала, связалась с шантрапой. С Кириллом.
Бедный Крайнов, знал бы он как буквально ни за что склоняли его разными падежами и наречиями вдоль и поперек в тот вечер мои родители, сначала в столовой, потом в спальне.
Я все это слышала, но не высовывалась. Зачем еще и своим видом напрягать полностью разочаровавшихся в тебе родителей.
Моя обида концентрирующаяся сначала на Юрке, постепенно перекатилась на родных и близких, и всю никчемную жизнь в целом. Не поняли, недооценили, недолюбили. В минуты, когда мама с папой ругались, мне всегда хотелось убежать из дома и спрятаться. Слава богу, это случалось не часто. Однако я уже скоро год как разменяла второй десяток. У мамы в этом возрасте уже намечалась я, и она уже во всю шла по жизни самостоятельно. Может и мне пора было взрослеть и вылетать из гнезда?
Взобравшись на подоконник и спрятавшись за шторами, я набрала номер Стаса. Нет, само собой, я не собиралась улетать к нему, в его гнездо. Не звал он меня к себе никогда, да и вообще ничего совместного со мной не планировал. Ребенка разве что общего пытался сделать, но наутро одумался. Так что ни на какое убежище в его объятиях я не рассчитывала. Просто хотела поговорить. На данный момент Назаров оставался единственным человеком, которому казалось, еще было не совсем плевать на меня. Хотя он, я видела, психанул из-за моей выходки с тетрадью, но с этим разобраться не так уж и сложно — так считала я. Объясню и Стас все поймет. Может даже приедет за мной и заберет отсюда, где никто мне не рад, где я сплошное разочарование и обуза. Целых четыре дня у нас еще оставалось до его ухода. Всего четыре…
«Целых четыре дня. Я нужна ему. Он меня любит. А я его… Нам плевать на всех, и на Юрку, и на родителей, и на всех кто сомневается в нас...», - мысли крутились, а в трубке шли бесконечные гудки.
«Не слышит. Перезвонит», - с уверенностью я думала первые пять-десять минут. - «Где он? С кем?», - заволновалась через пятнадцать. А через двадцать - на мой наверное тридцатый звонок, вдруг стало занято. Сначала я обрадовалась, посчитав, что Назаров просто с кем-то разговаривает, а значит вот-вот перезвонит. Или я перезвоню…
Через полчаса бесконечного «занято» появилось нехорошее и вполне закономерное предчувствие — я в черном списке.
- Обиделся, - прошептала я огорченно себе под нос и растерянно уставилась на дорогу за окном. Вот там за поворотом мы каждый день со Стасом встречались. Почти каждый день. Сегодня — нет. Сегодня я на такси приехала к нему домой сама. Мы целовались в прихожей, а потом завтракали. Мама Назарова с утра, пред уходом на работу, для сына успела напечь блины, мы ели их макая в клубничное варенье, Стас мне размешивал ложкой в кружке чая сахар. Хмельное сладкое утро: чай, клубника в сахаре, губы Стаса измазанные в варенье и тот самый соблазнительно-сочный запретный плод, в котором я увязла, как муха в сиропе. За что и получила пощечину и сто тысяч упреков, доносящихся из соседней комнаты.
