– Ты что, сдурела? – недоуменно спросила Александра. – Он сказал – на неделю.
– Мало ли что он сказал, – отозвалась Лада с дивана. – Мы же не слепые. И не глухие. Хотя уезжать тебе надо обязательно. Месяц с лишним ты проторчала под неусыпным надзором – в больнице охрана, в санатории муж, да еще друг детства Павлик наезжал, а с ним, как я понимаю, шутки совсем плохи… Так что теперь хорошо бы тебе уехать подальше и на подольше. Этот Филипп молодец, правильно придумал.
– Дамы, да он совсем не то имел в виду! – воскликнула Александра, смутно догадываясь, что все будет именно так, как они говорят. – Он даже думать не думает увозить меня навсегда!
– Еще неизвестно, как ты приживешься в этом Париже, – не слушая ее, продолжала Маша. – Какие у него доходы? Не будешь ли голодать или подметать мусор?
– Если до этого дойдет, вернусь обратно, – мрачно сказала Александра. – Что вы придумали ерунду какую?
Маша смотрела в окно, Ладка лежала на диване, Александра, сгорбившись, сидела на стуле между ними.
Все решено – вот что таилось в их молчании. Решено не ими, им остается только подчиниться. Подчиниться и начать новую жизнь – друг без друга, без любимых людей и даже без надежно устроенного будущего.
Они проиграли. Неизвестно кому, неизвестно когда и неизвестно в чем, но они проиграли. Жизнь их теперь изменится. Сами они станут другими. Залижут раны – не век же им кровоточить! – и будут жить дальше. Но уже иной жизнью – они никогда не исчезнут совсем, эти раны…
– Неужели правда, девочки? – спросила Александра плача. – Неужели правда?
– Не хнычь! – отрезала Ладка. – Без тебя мокро.
– Я не могу! – всхлипнула Александра. – Я не могу!..
– Тогда иди прогуляйся, – грубо сказала Лада. – Давай, одевайся и иди. Придешь, когда перестанешь реветь.
Александра понимала, что Ладе тяжелее, чем ей. Ее Михайлов пропал, как будто его никогда и не было. Вика явно примеривалась ее уволить, а Ладка в тоске по Михайлову даже не собиралась защищаться.
Александра тихо оделась в прихожей и побрела вниз по лестнице. Слезы туманили ей глаза, хотелось не просто плакать – громко рыдать.
Из Потаповского она свернула направо, к Маросейке.
Не уедет она навсегда, что они придумали, ей-богу! И Филипп вовсе не собирается жить с ней до конца дней своих, да еще в Париже. Конечно, ей бы этого хотелось, но тут их желания расходятся. Странно, но она не могла вспомнить, когда ей впервые пришло в голову, что она хотела бы прожить с ним всю жизнь. А как же теория о том, что она вообще никогда больше не будет доверять мужчинам? Но эта теория почему-то не касалась Филиппа – ему она доверяла. Безоговорочно.
Старательно оглянувшись по сторонам, Александра стала переходить Маросейку, как вдруг хриплый вопль ударил ей в уши:
– Назад! Назад!!
Она непроизвольно оглянулась, чтобы посмотреть, кто это так вопит, но в этот миг какая-то неведомая сила дернула ее, швырнула в сторону, и она, будто со стороны, увидела, что вся улица Маросейка – так ей показалось – в ужасе смотрит на нее, лежащую в куче мокрого заплеванного снега, а в переулок на бешеной скорости сворачивает ободранная и грязная машина. Завизжали тормоза, машину занесло, мелькнули и погасли задние огни.
Все стихло.
– Вставай! – сказали Александре сверху, и прямо к ее физиономии протянулась рука. – Можешь встать?
Ошеломленная, еще не понявшая, что с ней произошло, Александра взглядом поднялась по этой руке до синей замызганной куртки – «молния» сломана, воротник замотан грязным шарфом, – потом, в удивлении приоткрыв рот, не мигая, уставилась на лицо. Лицо было смутно знакомым.
– Ты кто? – спросила Александра.
– Не узнаешь? – в свою очередь спросил ее спаситель и усмехнулся.
– Ну зачем ты ее выставила? – в пятый раз спрашивала расстроенная Маша. – Она теперь будет рыдать до самого дома, еще под машину попадет…
– Не попадет! – огрызнулась Лада, чувствуя себя хуже некуда. – Не могу ее скорбную рожу видеть!
– Ну и не смотрела бы. Ты же знаешь Саню: она теперь в Париж не поедет, с тобой останется. Потому что тебе без нее плохо.
– Мне одинаково плохо что с ней, что без нее, – пробормотала Лада. – Уволит меня сука эта, что я буду делать? У тебя есть в запасе еще один Филипп Бовэ?
– Нет, – сказала Маша. – Ты куда? На работу?
– На работу, будь она неладна. Приеду, позвоню Сане. И ты позвони, хорошо?
– Ну, конечно, – успокоила ее Маша. – Не гони.
Если бы Лада выехала на Маросейку, она увидела бы Александру, лежавшую в куче снега, и человека, склонившегося над ней, но она дала газ, решительно развернулась в тесном Потаповском переулке и двинулась в другую сторону, ни о чем не подозревая и только чувствуя себя виноватой перед Александрой, которую только что так грубо выставила из Машиной квартиры…
Машина сделала еще два поворота и оказалась на Бульварном кольце.
– Ну что? – спросил пассажир у водителя.
– Да ты же видел! Черт его знает, откуда этот мужик выскочил!
– Вот зараза, придется все сначала начинать…
– Я говорил – лучше в подъезде, а ты – нет, нет, так вернее…
– Да пошел ты! Ни хрена не умеешь, даже девку сшибить. А если опять к ней охранника приставят?
– Да кому она нужна, охранника приставлять.
– Ну приставили же тогда!
– Да не знаю я, зачем тогда приставили!..
– Не нравится мне она, вот что. Мы же не знаем, что это за девка и кому она мешает.
– Да тебе-то что? Лишь бы деньги платили. Пристрелить ее ничего не стоит, вон она, разинув рот, по улицам ходит…
– Однако кто-то ее все-таки вытащил…
– Случайность какая-то, да и все. Может, ему деньги понадобились, тому бомжу, вот он и кинулся.
– Если бы ты соображал побыстрее, он бы не кинулся! Вот зараза!
Они помолчали.
– Будешь звонить-то?
– И не подумаю. Сделаем дело, тогда и позвоню.
Добравшись до «Останкино», Лада первым делом позвонила Александре, но трубку никто не снял. На третьем гудке включился автоответчик, и голос Филиппа Бовэ попросил оставить информацию. Лада велела Александре позвонить ей, как только она появится дома, и положила трубку.
– Тебя Терехина спрашивала, – озабоченно сказал Вася Куренной.
Вика с утра была не в духе, в воздухе пахло грозой, и Вася до смерти боялся, что она разразится в его смену.
– Что ей нужно, не знаешь? – спросила Лада.
– Не знаю, Лад, – сочувственно ответил Вася. – Знаю только, что она с самого утра рвет и мечет. Может, уедешь, а мы скажем, что тебя не было сегодня?
