— …сам он здесь ни при чем. Во всем виноваты отец его и брат.
Голос Мерлью:
— Как это случилось?
— Не знаю. Они не рассказывали. Оттого-то я и подозреваю, что дело нечисто. Разве расскажут они женщине, как погибли ее муж и сын!
— Может, они просто щадили твои чувства?
— Они-то! — воскликнула Ингельд презрительно. — Можно подумать, им есть до этого дело! Я вот что скажу.
Они чуть не бросили меня на произвол судьбы в той крепости на плато.
— Да вы что? Как можно!
— Я не переношу высоты, а как глянула со склона на все те ступени, у меня просто ноги подкосились. Они же просто повернулись ко мне спиной и полезли спокойнехонько вниз.
— Ужас какой! И что же ты?
— А что? Зажмурилась и отправилась следом. Провожатых моих уж и видно не было, а я как вспомнила обо всех тех страшилищах-пауках…
В голосе Мерлью звучал неподдельный гнев:
— Это же надо, так обойтись с женщиной!
Ингельд презрительно фыркнула:
— Да что им женщины? Дикари же…
Нависла гнетущая тишина. Уходить надо, решил Найл. Ему было совестно за это невольное подслушивание. Но не успел он сдвинуться с места, как Ингельд вдруг спросила:
— Тебе, похоже, нравится этот парнишка?
— С чего ты это взяла?
— Как вы с ним нынче катались по полу…
— Не понимаю, о чем ты, — холодно заметила Мерлью, — состязания по борьбе — один из наших обычаев.
— Венценосец рассудил, что он тебе приглянулся.
— Приглянулся? Этот тщедушный? Шутишь!
— А остальным он, похоже, нравится.
— Ну и что. Это потому, что он здесь новенький, вот всем и любопытно. Но это ненадолго. Скоро к нему привыкнут и перестанут замечать.
Найл, стараясь ступать как можно тише, с пылающим лицом тронулся прочь. Грудь давила изнутри непривычная, каменная тяжесть — примерно так же, как тогда, когда услышал весть о смерти Торга и Хролфа. Кровь гулко стучала в висках. Унижен. В проходе стоял стражник. Найлу было неловко даже проходить мимо; казалось, все чувства проступают на лице яснее ясного. Но тот лишь дружелюбно кивнул. Возвращаясь по главному коридору, Найл жался к стенам, боясь выходить из тени, — хоть бы никто не попался навстречу, не заговорил с ним! А в голове звенело гулким эхом: «Приглянулся? Этот тщедушный? Шутишь!» Да уж… Теперь все ясно. Разумеется, дочери венценосца он кажется не более чем заморышем. От такой мысли плечи никли от стыда за себя.
Вместе с тем, воссоздав в памяти картину сегодняшнего утра, Найл рассудил, что Мерлью определенно с ним заигрывала. Зачем, скажем, прикусила ухо? Или улыбнулась — скрытно так, — когда прощались? Неужто попросту играла с ним? Народясь и окрепнув, горький гнев вытеснил робкую беспомощность. «Ненавижу», — решил Найл. Все лучше, чем изнывать от безысходной сосущей тоски, от которой, того и гляди, из глаз брызнут слезы.
— Где был? — голосом отца спросила темнота, когда Найл возвратился в спальню.
— Не спалось, решил сходить погулять.
Поворочавшись, юноша устроился на травяной постели, одеяло натянув до подбородка. Помолчав, сказал:
— Я подумал насчет завтра. Я с тобой.
Улф кашлянул.
— Давай-ка спи. Выходить предстоит спозаранку.
А у самого в голосе плохо скрытая радость. Уж кто, а Найл хорошо знал своего отца.
Город оставили за час до рассвета, выйдя вместе с муравьиными пастухами. Путников сопровождали Хамна и Корвиг, получившие на то особое распоряжение венценосца. Сам Каззак проводил гостей до самого выхода, там, обняв, расцеловал обоих в лоб и щеки. К счастью, венценосец не стал допытываться, отчего юноша передумал оставаться. Галереи подземного города в этот час были пусты. У Найла к горлу подкатил комок непрошеных слез: все это он, судя по всему, видит в последний раз.
— Помни, — еще раз повторил Каззак Улфу. — Ты получил от меня приглашение вернуться сюда со своей семьей. — И добавил задумчиво — Сайрис в последний раз я видел, когда она была еще совсем девочкой.
Улф почтительно кивнул.
— Мы все с ней обговорим, властитель.
(Найл знал наперед: никакого разговора не будет.)
— Уж ты постарайся, — сказал напоследок Каззак и заспешил обратно внутрь. Предрассветный ветер для него, видно, был чересчур прохладен.
Полоска неба на востоке чуть посветлела, а над головой все еще стояла непотревоженная мгла. Впереди свет звезд отражался на недвижной глади озера. Зрелище так зачаровывало, что даже горькие мысли о Мерлью на время забылись. Но вскоре в памяти снова всплыли слова об «этом тщедушном», и настроение опять пошло на спад. Так что следующие полчаса или около того юноша тешился тем, что рисовал в уме картины, где гордячка Мерлью платит за причиненную ему обиду. Вот ее ловят и тащат к себе в город пауки-смертоносцы. У нее остается одна надежда — на Найла…
— Мы решили, что через плато вообще не стоит идти, — вклинился Улф. — Каззак сказал, быстрее будет, если пойдем через горы на северо-западе…
— Я здесь ничего советовать не могу, — скромно заявил Хамна. — Никогда не забирался в такую даль. Но мне говорили, по ту сторону гор земля лучше. Там последний десяток лет исправно шли дожди.
Все вместе они добрались до берега озера и двинулись прямиком на запад. Поклажа была тяжелее, чем неделю назад, когда выходили из пещеры (Каззак не поскупился на харчи), но в целом нести было не очень обременительно: путников снабдили заплечными кузовами, которые приторачивались к поясу специальными лямками.
Когда небо высветлилось, Найл обернулся через плечо и неожиданно увидел паучьи шары, отражающие лучи восходящего солнца. Шаров было два, оба плыли на порядочной высоте в сторону соленого озера. Найл поспешил предупредить остальных, и все путники укрылись под кривыми сучьями боярышника. Пауки вряд ли могли их заметить: день едва занимался, да и шары проплывали на высоте не меньше ста метров. Хамна и Корвиг, заметил он, не то что всполошились, даже не обеспокоились. Они повынимали из кузовов фрукты и стали жевать с таким беспечно-рассеянным видом, будто находились где-нибудь на увеселительной прогулке.
Выждав, когда шары скроются за горизонтом, путники выбрались из укрытия и пошли берегом озера. Найл уточнил:
— Я смотрю, не очень-то вы с паучками осторожничаете.
— Как-нибудь научились с ними обходиться, — откликнулся, пожав плечами, Хамна.
— Но… — Поймав упреждающий взор отца, Найл осекся.
С рассветом поднялся ветер. Его направление менялось несколько раз, в конце концов возобладал северо-западный. По мере того как утро разгоралось, он окреп, сделался сухим и жарким. И вот уже пахнуло раскаленным дыханием пустыни. Вскоре это уже и ветром нельзя было назвать; походило скорее на бурю, несущую косматые сонмы пыли и колкого песка, от которого из глаз неудержимо струились слезы. Хамна и Корвиг сникали на глазах, было видно, что увеселительная прогулка все больше превращается для них в испытание на выносливость. Свои накидки они обернули вокруг лица, оставив лишь узкую щель для глаз, и так шли, с силой превозмогая порывы встречного ветра. Примерно через полчаса Улф предложил им повернуть назад. Те вначале отнекивались, считая делом чести сопровождать путников хотя бы первый день пути. Улф заметил, что главная ценность совместного пути — словесное общение — при такой погоде явно теряется. Больше уговаривать не пришлось. Они обнялись, пообещали друг другу непременно встретиться вновь и расстались. Хамна с Корвигом повернулись к ветру спиной с явным облегчением.
