— Но общими усилиями мы их поправим.
— Общими?
— Совместными. Я и вы.
— Помилуйте, Юлий Францевич, я решительно не могу представить, что именно вменяется мне в вину.
— Ну как же, драгоценная Серафима Карповна, покушение на августейшую особу. Вы ведь желали через брачный обряд на императора всю ненавистную вам чародейскую силу обрушить.
— Не желала, — я благочестиво сложила руки на груди, — все мои желания были направлены на достойное супружество с берендийским аристократом. Мы, барышни купеческие, обожаем в мужья дворян брать, особенно гусар. Силы да, не желала. Однако же приняла ее со смирением и всячески на пользу отечеству и супругу впредь направлять буду.
— Так, может, немедленно обвенчаетесь с его сиятельством, раз желание столь непоколебимо?
— Скороспелые браки редко бывают счастливыми, — ответила я любезно. — Мы с князем Кошкиным должны сперва проверить свои чувства временем и расстоянием, годами, так сказать, и верстами.
Я возбужденно, будто в экстазе, жестикулировала, победно поглядывая на единственного зрителя.
— Браво. — Он вяло хлопнул в ладоши. — А теперь, милая, мы рассмотрим историю под немножко другим углом. Ты с батюшкой своим — заговорщики, против самого императора злоумышлявшие. Ты отправилась на Руян князя очаровывать, в том не преуспела, поэтому господин Абызов выкрал для тебя аффирмацию, чтоб шантажом, либо колдовским принуждением принудить его сиятельство к обряду венчания.
— Экая нелепица. — Я пренебрежительно махнула рукой. — Батюшка этого не делал.
— Делал, милая, еще как делал. И свидетели в том имеются, как он девицу Гертруду Зигг, для этих целей нанимал, как через свои коммерческие общества с нею расплачивался да как та девица к тебе на остров приплыла, чтоб похищенное передать. Жаль, конечно, что она теперь свидетельствовать не сможет, она бы в тайном приказе на первом же допросе запела, хоть и танцовщица. Хотя, может, это твой батюшка ее утопить приказал, чтоб свидетелей не оставлять? Ты говоришь, что в аффирмации не нуждалась? Чушь! Его сиятельство почти что со свенскою принцессой Терезией обручен, посольства наших держав уже с год переговоры об этом ведут. Князь Кошкин без шантажа на дипломатический скандал не отважился бы. Ну? Чего примолкла? Нечем крыть?
— Уложили вы меня, ваше высокопревосходительство, на обе лопатки, — я очень старалась говорить с достоинством. — Теперь можете переходить от увертюры к основной части.
— А ты смышленая, — протянул Брют, — такая молоденькая, а быстро соображаешь.
— Ваш пример показывает, что с возрастом это не проходит.
Моя рассеянность канцлеру не понравилась.
— Ты лишнего не придумывай, тебе не вывернуться никак, со всех сторон обложена.
— Мне очень льстит, что вы столько усилий на меня положили. — Я закинула ногу на ногу, забыв, что у меня халат, что под халатом… эх! Пришлось сверкать коленками, делая вид, что именно так и было задумано. — Зачем?
— Ты мне нужна. — На коленки Брют не глядел. — То есть не именно ты, а человек твоих качеств.
— Сновидец?
— Да. Я знаю, что развитие этого таланта может убить или свести с ума носителя вернее, чем прочие чародейские направления, но готов рискнуть.
— Другими рисковать приятнее, — кивнула я, опять уставившись в камин.
— Сновидчество — штука соблазнительная и очень недооцененная.
— Оно в империи под запретом.
— Тем с большим рвением ты будешь мне служить.
— Каждый день ходить по тонкой ниточке, с одной стороны от которой — безумие и смерть, а с другой — наказание и смерть?
— Да, — кивнул канцлер с восторгом. — Именно так и получаются идеальные исполнители. Чем тебя иначе удержать? Деньгами не получится, ты ими с детства разбалована. Я отправлю тебя учиться. Через год либо два — с твоим умом больше не понадобится, ты вернешься в берендийскую столицу, будешь представлена ко двору…
Он вдруг запнулся и громко позвал:
— Ваше сиятельство, Анатолий Ефремович, войди!
Вошел Кошкин:
— Юлий Францевич, какими судьбами? — Доломана на князе не было, а еще не было левого уса и левой брови. — Как же я рад!
— Полноте со стариком играться, — подмигнул Брют. — Донесли ведь вам, что противный надоеда к вам на остров собрался, что утренним пароходиком прибудет? Поздно донесли, вижу, прибраться не успели, планы на ходу перекраивать пришлось.
Канцлер вдруг изменил тон:
— Барышня Абызова Серафима Карповна жалуется на насилие в вашей стороны над нею учиненное. Что на это возразите?
Кошкин сглотнул, потупился, покачал головой:
— Ничего… Нет мне оправданий, ничего, кроме безграничной любви, которую я к барышне Абызовой испытываю. Она мой месяц и солнце, мой свет в окошке, моя голубка… Ее краса неземная, добрый нрав, живость и добродетельность…
— Еще ланиты, — подсказала я, когда князь выдохся.
— И ланиты, — согласился Анатоль.
— Серафима Карповна! — Хоть Брют при посторонних перешел опять на «вы», тон его ничего хорошего не предвещал. — Вы хотели еще что-нибудь добавить?
— Ничего, — я замахала руками, — простите, продолжайте.
— Так вот… — Брют, кажется, пытался поймать ускользающую мысль. — То что там происходит, черт его совсем дери!
Канцлер раздраженно распахнул дверь и вышел из библиотеки.
— Серафима, — повернулся ко мне князь.
— Пошел прочь, — прошипела я не хуже кошки. — Живодер, подлец, скотина.
— Тебя расстроила смерть кота? Но он ведь сам на меня напал, ты же видела!
Воспаленный взгляд Анатоля остановился на моих коленях. И, в отличие от канцлера, он перспективность открывающегося вида оценил.
— Огненная Серафима! — И волдыристая от ожогов ладонь попыталась залезть мне под подол.
— Ав-р-р, — прозвучало гулко и громко, — ав-р-р…
Мы с князем синхронно повернулись на звук. Из камина вылетело чадное облако, я, кашляя, потерла заслезившиеся глаза.
— Какого?.. — начал Анатоль, запнулся, застыл.
Из клубов дыма выступал невиданный зверь: размером с упитанного пони, полосатый, черно-белый, с шерстяными кисточками на острых ушах.
— Гаврюша? — спросила я хрипло. — Это ты, разбойник?
Князь выругался, подобрал с пола обломок сабли и выставил его перед собой.
— Ав-р, — сказал ему Гавр и еще до того, как последний гортанный звук истаял, раскинул над спиной блестящие кожистые крылья.
Анатоля будто ветром сдуло, васильковые глаза проследили княжескую ретираду, потом посмотрели на меня.
— Ав-р?
