– Маменька, что с вами? – озабоченно проговорил Феликс, присев на край кровати.
– Феличе, мальчик мой, как хорошо, что ты пришел! – она схватила его руку, прижала к губам. – Мне снился нехороший сон… мне снилось, будто я где-то далеко, чуть не в Сибири… я иду по холмам, и вдруг – провал в земле, словно шахта, и оттуда, из-под земли, доносятся чьи-то голоса… кто-то зовет на помощь…
– Маменька, это просто дурной сон! Успокойтесь… может быть, принести вам теплого молока? Григорий разогреет!
– Нет, спасибо, милый. Я знаю, что это всего лишь сон, и позвала тебя не для этого. Я должна тебе кое-что сказать… кое-что передать… это очень важно…
– Что, маменька?
Княгиня облизала пересохшие губы, быстро взглянула за спину сына. Там, возле двери, стоял Григорий, неподвижный, как статуя, с зажженным канделябром в руках.
– Велеть ему выйти?
– Нет, не нужно. Он очень предан нам. Ты же знаешь – он служил еще твоему деду…
Княгиня приподнялась, засунула руку под подушку, вынула оттуда небольшой длинный черепаховый футляр, инкрустированный мелкими бриллиантами, осторожно подняла его крышку. В футляре лежал изящный веер из узких сложенных пластинок глянцевой японской бумаги, покрытых тонким узором.
– Что это, маменька? – удивленно проговорил Феликс. – Веер? Всего лишь веер?
– Да, веер, – княгиня закрыла глаза. – Но это не простой веер. Сохрани его, Феличе! Это важно, очень важно! Ты знаешь, какие сейчас наступают страшные времена…
– Да, я сделаю, как ты велишь. Но скажи, почему ты придаешь этому вееру такое значение?
Княгиня потянулась к уху сына и что-то ему зашептала. Брови Феликса удивленно поднялись. Он недоверчиво взглянул на мать… она всегда была удивительно здравомыслящей женщиной, не склонной к суевериям, такие истории не в ее стиле. Но если она что-то говорит – значит, так и есть.
– Поспеши, Феличе! – проговорила Зинаида Николаевна, снова откинувшись на подушки. – Сделай то, о чем я прошу. А я попробую еще поспать…
Феликс тихонько вышел из материнской спальни и повернулся к Григорию:
– Отправляйся спать, я один дойду до своей комнаты.
– Как же, князенька? Разве это можно? Я вас провожу, как положено, и лечь помогу!
– Можно, Григорий, можно! Теперь все можно, теперь свобода объявлена. С самого февраля уже свобода…
– Это кому-то, может, и объявлена, а нам свобода ни к чему. Мы завсегда при господах были, так и доживем…
– Отправляйся, Григорий, отправляйся! Я так хочу. И не спорь со мной, пожалуйста.
– Ну, коли велите… только канделябр возьмите непременно, а то как же в темноте!
– А ты?
– А я дорогу и в темноте знаю. Пятьдесят годов уже по этому дому хожу.
Феликс взял у слуги канделябр и пошел к себе, на третий этаж.
По пути он размышлял о словах матери. Не являлись ли эти слова проявлением болезни? Слишком уж невероятным было то, что она сказала ему на ухо. Впрочем, он верил, что ум и воля Зинаиды Николаевны справятся с любой болезнью. И раз она велела спрятать этот веер в надежном месте – значит, так и нужно сделать. Но вот какое место можно считать достаточно надежным в такое непростое время?
Конечно, в их особняке имеется комната-сейф, оборудованная дедом. Как только в городе и стране стало неспокойно, отец перенес туда все самое ценное – картины Рембрандта и Веласкеса и бесподобные материнские драгоценности. Но про эту комнату знают чересчур многие.
Стало быть, нужно придумать какое-то более надежное место…
Утром Надежду разбудил телефонный звонок. Спросонья она обрадовалась, думая, что это муж наконец сообщит ей, что взял билет и прилетит в ближайшее время, возможно даже завтра. Но нет, в трубке прозвучал совсем другой голос.
– Надя, доброе утро. Ты меня не узнала?
Это оказался Дима Шапиро, а звонил он так рано потому, что с московского поезда. Дима поинтересовался делами Галины, и Надежда начала было рассказывать, но он перебил:
– Знаешь такого режиссера – Золотаевского?
– Конечно. То есть лично не знаю, но много про него слышала. Пресса прямо кипит уже больше года. А что?
– Да я с ним из Москвы в одном купе ехал, очень интересный человек и собеседник хороший. У него презентация нового фильма в Доме актера на Невском, он меня пригласил. Фильм как-то странно называется… «Ивановы…»
– «Сидоровы в нервах»? – ахнула Надежда. – Надо же, уже фильм готов. Он очень много работает, я читала.
– В общем, приглашение на два лица. Надя, пойдем со мной, а? Там и поговорим.
Надежда заколебалась. Будучи прочно и давно замужем, она редко куда ходила без мужа. Ну, если с подругой Алкой… Но тут она вспомнила, сколько денег перечислил Дима на адвоката, и вообще… Шапиро в Петербурге находился совсем один, скучал. Опять же, поговорить нужно было.
– Ладно, пойдем! – согласилась она, сдержав вздох. – Там как – пафосно?
– Ну, написано, что потом фуршет…
Условились встретиться у входа.
Стоя перед шкафом, Надежда задумалась. Наверняка на презентации фильма Золотаевского будет очень много народу, и все крутые. Новое платье, купленное в дорогом магазине, она надевала лишь раз – в ресторан (будь он совсем неладен), и конечно, Димка Шапиро этого не вспомнит. Мужчины и про собственных жен не скажут, какие у них платья и сколько их. Но, подумав еще немного, Надежда отложила новое платье и надела скромное, темно-синее, повязав, правда, яркий шарфик, как говорят, для оживляжа.
– Бейсик, я недолго, только кино посмотрю и вернусь, – сказала она коту. – Не скучай тут.
«Какое еще кино тебе…» – кот явственно пожал плечами.
Надежда поискала глазами, куда спрятать листочек с расшифровкой записки Юсупова, и положила его в свою сумку – так надежнее.
От дома Надежды до Дома актера на Невском проспекте шла прямая маршрутка. Устроившись на заднем сиденье, она задумалась. Из головы не шла таинственная записка. Надежда так и этак мысленно дополняла ее неразгаданную часть, но не могла придумать ничего подходящего. Казалось бы, самым умным было забыть про этот фрагмент микропленки – Галку выпустили, а остальное дело адвоката, – но Надежде было очень интересно, кто же все-таки убил блондинку и успокоил Виктора ударом по голове. Кстати, нужно ему позвонить, узнать, как там у него дела.
Кроме того, Надежда Николаевна Лебедева обожала всяческие загадки, а это ли не предмет для разгадывания? Таинственная записка, да еще не целая, а половина, в которой речь идет о какой-то ценной вещи… Нет, она просто обязана прояснить этот вопрос!
Перед Надеждой сидел чернокожий молодой человек в наушниках и раскачивался в такт неслышной остальным пассажирам музыке.
