– Но что вы натворили? Неужели это было так плохо?
Когда Одиль закончила рассказ о Маргарет и ее возлюбленном и о том, как Поль и его дружки напали на нее, все недостающие кусочки головоломки встали на свои места, я увидела картину целиком.
– Даже если то, что вы рассказали, правда…
– Это правда! – резко бросила Одиль. – Они сломали ей запястье.
– Но вы в этом не виноваты. Вы-то ей кости не ломали.
– Все равно что ломала. Я же сказала.
– Каждый сам отвечает за свои поступки.
– В целом я с этим согласна, – ответила Одиль, – но не в данном случае. Ставки были слишком высоки. Я подвергла Маргарет опасности. Я никогда ни слова об этом никому не сказала, даже Баку. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Но тебе я рассказываю, потому что не хочу, чтобы ты совершила подобную ошибку. Обуздай свою зависть, или она завладеет тобой.
Мне хотелось убедить Одиль в том, что мои чувства не таковы, но…
– А вы знаете о том, что потом случилось с Маргарет? Как вы думаете, она вернулась в Англию к дочери? Вы когда-нибудь пытались связаться с ней, узнать, все ли у нее в порядке?
Одиль открыла ящик письменного стола и достала вырезку из «Геральд» за июнь 1980 года, и я всмотрелась в профиль Маргарет Сент-Джеймс.
Мы теряем любимых, родных, друзей, средства к существованию. Многие из нас подбирали осколки своих жизней, хотя некоторые кусочки были уже утрачены навсегда. Нам пришлось заново создавать себя.
Я знала женщину, которая справлялась с потерей, уничтожая вещи. Она швыряла на пол тарелки, и это служило ей утешением. Возможно, она хотела расколотить предметы до того, как они сломают ее, но это меня беспокоило. Те годы в Париже были скудными, ограничения продолжались и после войны. Мы были голодными и усталыми.
Я попросила ее горничную принести мне осколки, думая, что смогу их склеить, но их уже невозможно было восстановить. Я сделала из некоторых осколков брошки, чтобы украсить потрепанную одежду моей дочери. Читатели нашей библиотеки восхищались этими брошками. Я начала их продавать, и парижане носили мои изделия. А то, что модно в Париже, вскоре становится модным во всем мире.
Я разволновалась, словно вдруг увидев Маргарет – живую, и благополучную, и настоящую художницу.
– Вы уверены, что она потеряла опеку над дочерью?
– Она была уверена, что потеряет…
– Но, судя по этой статье, дочь жила с ней.
Одиль изучила вырезку.
– Я никогда не истолковывала это так.
– Возможно, все кончилось не так уж плохо для Маргарет. И здесь есть адрес ее бутика в Париже. – Я показала на страничку. – Вы должны ей написать.
– Может, ей этого не хочется.
– Вы должны попытаться.
– Я уважаю ее чувства.
– Вы просто боитесь, что она не ответит.
– И это тоже.
– Напишите ей!
Наверное, в этом я была похожа на свою мать, неистребимую оптимистку. Я просто чувствовала, что для Маргарет и Одиль конец должен быть счастливым, ощущала это всем сердцем. Любовь приходит, и уходит, и приходит снова. Берегите настоящих друзей. Не отпускайте их.
– Я подумаю.
Мы с ней прошли темной дорогой, преисполненной уродливыми чувствами, но она, увидев худшее во мне, продолжала меня любить. Я расцеловала ее в обе щеки и попрощалась.
Одиль снова спасла меня.
Глава 47. Одиль
Фройд, Монтана, 1983 год
Я снова провела день своего рождения в одиночестве, со скучными передачами по телевизору, потому что Бак и Марк любили спорт. Я помнила, как мы втроем смотрели телевизор, сидя на диване, как Бак выключал звук: «Чертова реклама, там все равно ничего хорошего не скажут!» И я могла слушать Баха на стереопроигрывателе.
Возможно, я слишком углублялась в прошлое. Это легко, когда так много приятных воспоминаний. Я смаковала брачную ночь с Баком, меня почему-то удивляло, что я снова нахожу наслаждение. «Любовь подобна морю. Оно движется, но при любых обстоятельствах оно принимает очертания берега, с которым встречается, и оно разное у разных берегов». 813, «Их глаза видели Бога».
Конечно, это было время испытаний. Знакомство с родителями Бака в их доме казалось мне договором на их условиях.
– Ма, па, вот тот сюрприз, о котором я вам сообщал. Это моя малышка Одиль, – горделиво сообщил Бак, прижимая меня к себе.
– Рада познакомиться с вами, – сказала я, произнося слова отчетливо, как это делала графиня.
– Значит, обручился? – спросил его отец.
– Скорее, подвергся Божьему испытанию, – поправила его мать.
– Подвергся испытанию и женился во Франции, – усмехнулся Бак.
Его отец осторожно присмотрелся ко мне. Рассеянная улыбка его матери превратилась в недовольную гримасу.
– Как ты мог жениться, если нас там не было? – спросила она.
– А как же Дженни? – спросил мистер Густафсон.
– Она нам как дочь, – сообщила миссис Густафсон. – Пока ты… пока тебя не было, мы все праздники проводили вместе.
Не было? Бак не на курорт отправлялся в Европу, он там воевал.
– Все считали, что вы с Дженни понимаете друг друга, – продолжила миссис Густафсон.
Я посмотрела на Бака.
– Она была моей школьной подружкой, – объяснил он мне. – Но я не просил ее дожидаться меня. И я уже не ребенок. Война… Ей никогда не понять этого так, как понимаешь ты. Ты единственная, кто это знает.
Это было правдой, мы с Баком прошли через войну, а его мать даже не трудилась произнести это слово. Но время шло, и мы с ним обрели многое: дом, и сына, и счастье.
Его родители так и не приняли меня по-настоящему, зато отец Мелони был ко мне добр. Он взял меня на работу церковным секретарем, и я наслаждалась, составляя информационные бюллетени и собирая в вестибюле маленькую библиотеку. Местным понадобилось время, чтобы простить меня за «похищение» Бака у его подружки по старшей школе, но чем язвительнее были горожане, тем нежнее становился Бак. Когда я показала ему фотографию двора Американской библиотеки в Париже, он устроил целый бордюр из петуний, как там. Через своих армейских друзей на Востоке он находил книги на французском, и на моих полках появились романы профессора Коэн, изданные в Египте после войны. Хотя та рукопись, которую она доверила мне, так и не была опубликована, мне нравилось думать, что она находится в безопасности в библиотеке. Бак никогда не жаловался на дороговизну моей подписки на парижское издание «Геральд», никогда не упоминал о том, что новости приходят с опозданием на неделю.
– Одним женщинам хочется иметь драгоценности, а тебе хочется иметь бумажки, – говорил он. – Я это знал, когда женился на тебе.
