Профессор Коэн надела пальто. Когда Поль увидел желтую звезду на лацкане, то начал потеть, и капли стыда поползли по его телу. Он хотел рассказать Одиль о той облаве, об ужасном утре в июле, когда он и другие полицейские, включая ее отца, арестовали тысячи евреев, целые семьи, даже детей. Но это ведь не он задумал, это была работа ее отца…
Поль задумчиво посмотрел на книгу в своих руках. Должен он уберечь Одиль или довериться ей? Должен он исполнить свой долг и арестовать профессора Коэн или ему надо уйти из этой квартиры и никогда больше сюда не возвращаться?
Глава 36. Одиль
С того дня, как пришло извещение, маман никуда меня не выпускала. Десять дней она бродила за мной по квартире. Я тосковала по Реми, мне хотелось оплакивать его в одиночестве, но маман стояла на страже. Сидя на диване, я открыла «Молчание моря», 843, и подняла книгу, как щит. Библиотека нуждалась во мне, а я была заперта дома.
– Эта книга еще больше тебя расстроит, – заявила маман.
Я положила книгу.
– Я пропустила возвращение Бориса. Но уверена, он еще не готов к работе.
– И ты тоже! Мы пережили страшное потрясение.
Единственной, кому маман позволяла приходить, была Евгения. Я наблюдала за ними, одетыми в черное, когда они хлопотали над морковкой, растущей в ящиках на подоконнике.
– Еще день или два, – сказала маман.
– Да, они подрастут, – согласилась Евгения.
В ванной комнате обе приготовились к стирке. Домашняя работница сбежала из Парижа, и никто ее не винил за это. Но стирать было нужно. Маман и Евгения для грязной работы надели старые юбки. Они залили горячей водой белье в ванне. Терли, полоскали, отжимали. Усилия вызвали на их лицах некую удовлетворенность. Эта работа давала маман возможность чем-то заниматься, чем-то лучшим, чем слезы.
Я пыталась помочь, но Евгения отогнала меня:
– Ты испортишь руки. У тебя впереди еще целая жизнь для таких вот занятий.
Я чувствовала себя бесполезной.
– Ох уж эта война… – произнесла маман.
– Это война, – согласилась Евгения.
Да, эта война создала очень странную дружбу.
– Позвольте мне.
Я скрутила мокрое полотенце, не выжав из него ни капли воды.
– Она бы никогда не смогла работать на ферме, – хихикнула Евгения.
– Моя дочь – городская девушка, – гордо заявила маман. – У нее больше мозгов, чем мускулов. В ее возрасте я могла свернуть шею курице, даже не задумываясь об этом.
Когда я уже начала думать, что сойду с ума, тоскуя по Реми, тоскуя по библиотеке, к нам ворвалась Битси, проскочив мимо маман. Она, как и мы, была в трауре.
– Ты нам нужна!
Она обвиняюще ткнула меня в грудь, как будто решила, что я сама придумала сидеть дома.
– Графиня слаба. Борису вообще не следовало бы вставать с постели. Мы просто задыхаемся!
Евгения взглядом показала ей на маман:
– Одиль нуждается в отдыхе.
– Я тоже, – ответила Битси. – И вы.
– Одиль нужна мне здесь… – Губы маман дрожали. – Если с ней что-то случится…
Я обняла ее, внезапно поняв, почему меня заперли дома.
Прислонившись к старому дверному косяку, я наблюдала за Борисом, хлопотавшим за стойкой абонемента. Он ужасно похудел. На висках у него появилась седина. Если бы не графиня и доктор Фукс… Когда Борис заметил меня, то медленно встал, ноги плохо его держали. Тревожась за его рану, я нежно поцеловала Бориса в щеку, он обнял меня ослабевшими руками.
Вдыхая землистый запах его сигарет «Житан», я сказала:
– Анна вас убьет, как только поймет, что вы курите.
– Ну, одно-то здоровое легкое у меня осталось, – возразил Борис.
Я засмеялась. Не готовая отодвинуться от него, я смахнула с его галстука пушинку.
– Сожалею о вашем брате, – сказал он.
– Знаю. Я тоже…
Вскоре нас окружили другие. Графиня, мистер Прайс-Джонс, месье де Нерсиа и мадам Симон выразили свои соболезнования. Такой молодой. Так печально. Какая жалость… И как только я подумала, что вот-вот заплачу, мистер Прайс-Джонс сказал:
– Мы скучали по нашему главному арбитру.
Я улыбнулась.
– Ссориться без вас не забавно, – добавил месье де Нерсиа.
Он говорил беспечным тоном, но беспокойство в его глазах напоминало о его собственной истории.
Я радовалась, что у меня есть такие друзья, что я вернулась на свое место. По дороге в справочный зал я вдыхала мой любимейший запах – запах книг, книг, книг!
Из-за стеллажей вышла Маргарет, такая же робкая, как в свой первый день здесь. Я поморщилась, вспомнив, что она хотела познакомить меня со своим лейтенантом.
– Я слышала о Реми, – сказала она, и при звуке его имени, так редко звучавшего теперь, у меня что-то разорвалось внутри. – А насчет прежнего, – продолжила Маргарет, – ну да, я слишком многого просила. Теперь я понимаю.
– Я уверена, Феликс милый, и моя семья благодарна за продукты, которые он приносил для…
Я не хотела произносить имя брата рядом с именем ее любовника.
– Я так молилась за тебя и твоих родных. Прости, что не навестила тебя дома: не была уверена, что ты будешь мне рада.
Война так много отняла у нас. И теперь мне пришлось решать, продолжать ли нашу дружбу.
– Ты просто зря потратила бы время, – сказала я. – Маман никого не впускала.
– Даже Поля?
– Даже Битси.
– Ты не шутила, когда говорила, что она сурова.
– Уверена, у нас тут масса работы. – Я показала на папки на своем столе. – Не хочешь помочь мне ответить на вопросы?
– Конечно хочу!
Мерный ритм работы библиотеки продолжался, и мы провели день, разгадывая загадки: «Где мне найти информацию о Камилле Клодель?» – «Какова история Кливленда?». Я держала одну руку в кармане, сжимая последнее письмо Реми. Я уже выучила его наизусть, но, когда ушел последний посетитель, одна строка снова и снова стала вертеться в моей памяти. Не позволь этой войне разлучить тебя с Полем.
Я позвонила в участок:
– Я свободна. Приходи в библиотеку.
Когда я расхаживала по двору, появилась графиня.
– Дважды пыталась передать книги профессору Коэн, но ее нет дома. Вы не могли бы попытаться еще раз?
– У меня планы на этот вечер… Может, завтра?
– Пожалуй, – согласилась она. – А это некто, у кого «худые щеки… синева под глазами»?
– Да. – Я узнала цитату и добавила: – Но это не «бесспорный призрак».
