– В Чикаго! – пискнула Элеонор.
– Чикаго! – Я вздохнула, жалея, что не могу скрыться где-нибудь от людей, которые наблюдают за каждым моим движением, отправиться в большой город, полный небоскребов и модных ресторанов. – Вы должны поехать!
– Я не садилась в поезд с тех пор, как приехала сюда сорок лет назад. И столько же времени не видела мою подругу Люсьен.
– Но почему вы до сих пор не поехали? – спросила я.
– Она нас приглашала, но Баку не хотелось ехать. А после его смерти я отказывалась уже просто по привычке.
– Подумай об универсальных магазинах и театрах! – воскликнула Элеонор. – Ну, если бы у меня была возможность… И разве не прекрасно будет повидаться с подругой?
– Она приглашает меня на целый месяц.
– Мы с Лили отвезем тебя на вокзал, – предложила Элеонор.
– Я подумаю, – ответила Одиль.
По своему опыту я знала, что это, скорее, означает «нет».
В тот вечер, лежа в постели, когда я уже задремывала, читая журнал, в мою комнату просочились под дверью звуки спора.
– Сью Боб не может справиться со своими дочерьми, зато думает, что может мне диктовать, как воспитывать мою? – говорил папа. – Энджел безнадежна, и Мэри Луиза идет по ее стопам!
– Ерунда! – возразила Элеонор. – Мэри Луиза просто очень пылкая.
Мое сонное сердце наполнилось благодарностью. Дверь скрипнула, открываясь, и тапочки Элеонор-примирительницы тихо прошелестели по ковру. Она выключила мою лампу.
– Спасибо, – прошептала я.
– За что?
За то, что не разозлилась за мое шпионство. За то, что ободрила Одиль. Что увидела все лучшее в Мэри Луизе. За понимание. Я ничего этого не сказала, просто забралась под одеяло, чувствуя себя намного счастливее, чем раньше.
Через десять дней мы с Элеонор отвезли Одиль на станцию в Вулф-Пойнт. Я с заднего сиденья смотрела на пробегающие мимо голые поля, и мне хотелось, чтобы это я уезжала.
Пока мы ждали на платформе, Одиль спросила:
– А если она изменилась? Если у нас уже нет ничего общего? Что тогда?
– Ты можешь вернуться домой раньше, – ответила Элеонор. – Фройд никуда не денется.
– Я не по Фройду буду скучать, – покачала головой Одиль.
Я тихонько толкнула ее ногой:
– Я тоже буду скучать.
Поезд дальнего следования с пыхтением остановился, Одиль села в вагон. Мы с Элеонор, оставшись на пустом перроне, махали, пока Одиль удалялась от нас.
Две недели спустя, за обедом, нарезая цыпленка для Джо, я снова спросила папу насчет получения водительских прав.
– Мэри Луиза их уже получила.
– Ты сравниваешь себя с другими? Но ты прекрасная и особенная девочка.
Я вытерла кетчуп с физиономии Джо.
– Ладно, я особенная, и я последняя в классе, которая получит права.
Мне хотелось сказать папе, что он не может навечно запечатать меня в этом доме. Мэри Луиза уже научила меня водить на той грязной дороге, которая вела к болоту. Это не так уж и сложно.
– После того, что случилось с девочкой Флиннов, я слишком тревожусь, – сказал папа. – Не хочу, чтобы с тобой случилось нечто в этом роде.
Джесс Флинн ехала в пикапе с пьяными парнями. И когда «форд» перевернулся, она погибла мгновенно. Наш городок горевал по ней уже пять лет.
– Подростки не напиваются и ездят только в школу и обратно, – возразила Элеонор. – Ничего нет плохого в том, чтобы предоставить молодой женщине немножко независимости. Разве не лучше будет, если она немного попрактикуется здесь до того, как уедет в колледж?
Папа обвинил ее в том, что она принимает мою сторону, чтобы понравиться мне. Элеонор начала убирать со стола, швыряя серебряные приборы на тарелки. Теперь я очутилась в центре их ссоры, причиной которой невольно послужила.
После ужина забежала Мэри Луиза. И мы, сидя на полу, скрестив ноги и прислонившись спинами к моей кровати, слушали британскую рок-группу The Cure.
– Папа с Элеонор снова сцепились, – сказала я. – Как бы мне хотелось сбежать в Чикаго!
– Ну, чтобы скопить на такое денег, нужна вечность. К тому времени тебе уж тридцать будет.
– Ну да, и я буду слишком старой, чтобы радоваться.
– Лили! – крикнула снизу Элеонор. – Приглуши музыку, она пугает Бенджи! Почему бы тебе не пойти полить растения Одиль? Там уже, пожалуй, все засохло!
Гостиная Одиль выглядела как прежде: корзинка с пряжей около кресла, на кофейном столике – мои изделия: лавандовое саше, кожаная книжная закладка. Но не звучал Бах, никто не расспрашивал меня, как прошел день. В доме не пахло так, словно из духовки только что достали горячее печенье, от легкого запаха пыли дом казался опустевшим. И с задернутыми занавесками, без Одиль комната походила на тело без души.
Весь дом был в нашем распоряжении. Мы могли делать, что захотим. И у нас никогда больше не будет такого шанса. Я открыла один из ящиков стола, но там лежали только старые вырезки из газет.
– А что вообще ты ищешь? – спросила Мэри Луиза, опрыскивая водой кудрявый папоротник.
– Подсказки.
Мне хотелось узнать то, о чем Одиль никогда не рассказывала. Я стала снимать с полок книги, надеясь найти еще какие-нибудь фотографии, любовное письмо, дневник. Запретное волновало. А как еще можно что-то разузнать? «Не шпионь. Ты навлечешь на себя неприятности». Мне стало немножко стыдно, но я продолжила ворошить страницы.
– Может, ты и не знаешь Одиль так хорошо, как тебе кажется? Что, если она влюбилась в какого-нибудь нациста?
Я вспомнила фотографию «защитника библиотек». Для нациста он выглядел неплохо. Я покачала головой:
– Нет, невозможно! Она состояла в Сопротивлении, прятала в книгах шифровки. Спорим, она влюбилась в одного из партизан, ох, а его убили во время какой-то секретной миссии…
– Она целый год не смеялась, – добавила к истории свою часть Мэри Луиза. – А потом познакомилась с мистером Густафсоном, и он помог ей снова улыбнуться. Кстати, как они встретились?
Я высказала предположение:
– Он спрыгнул во Францию с парашютом, и его ранили враги. Его отвезли в госпиталь, где она раз в неделю работала волонтером.
– А когда его увидела, стала там работать каждый день.
Мы изучили свадебные фотографии Одиль. Вот она, сжав губы, смотрит в объектив. А Бак смотрит на нее, его глаза светятся любовью.
– Разве ты не можешь представить его на больничной койке и как он восхищен ею? – спросила я.
– И он ей нравится, но она этого не показывает, потому что в те времена женщины должны были притворяться застенчивыми.
