– Лил? – Мэри Луиза похлопала меня по спине.
Я проснулась. Все уже выходили за дверь.
– Ты что, не слышала звонок?
Зевнув, я прикрыла рот ладонью и почувствовала, как на подбородок скользнула капля слюны.
– Распускает нюни из-за Робби, – уходя, бросила Тиффани Иверс.
«Пожалуйста, Господи, пусть он ничего не заметит!» – взмолилась я.
– Не обращай на нее внимания, – сказала Мэри Луиза. – Хочешь зайти ко мне?
– Элеонор нужна нянька.
– А как насчет пятницы? Проведем вечер как обычно.
Мне этого хотелось. Очень хотелось.
– Не могу.
Я потащилась домой, где нужно было менять пеленки и где по линолеуму были разбросаны, словно мины, игрушки-неваляшки. Bien sûr
[26], Бенджи визжал. Элеонор, сидя у кухонного стола в заношенной блузке, которую она не снимала всю неделю, качала Бенджи на коленях, а Джо скулил у ее ног. Я обняла его, а потом набросилась на грязные тарелки, скучавшие на кухонной стойке.
– Ты не обязана… – вяло запротестовала Элеонор.
Лили – моя семья. Я простерилизовала то, что нуждалось в стерилизации. Качала Бенджи, пока он не задремал. Но даже во сне он недовольно шмыгал носом. Отдав его Элеонор, я убежала к Одиль для короткого урока.
Боже, как мне нравилось спокойствие в ее доме!.. Никакого детского плача. Ничто не валяется где попало. Газеты сложены в корзинку рядом с креслом Одиль. Наши книги расставлены по десятичной системе Одиль – Лили. Маленькие фотографии в рамках – ее муж и сын…
– Расскажите о мистере Густафсоне.
– О Баке? – Она прищурилась, как будто давно о нем не думала и не была уверена, кого я имела в виду. – Настоящий мужчина. Красив грубоватой красотой, с вечной щетиной на красных щеках… Он любил охоту, почему его и прозвали Бак Олень. Первого своего оленя, самца с рогами в шесть отростков, он подстрелил, когда ему было десять лет. И облезшая голова этого несчастного животного была первым поводом для наших ссор. Бак хотел, чтобы голова висела над камином, я вообще не желала видеть ее поблизости.
– И кто победил?
– Ну, моя дорогая, это был первый урок, который я усвоила как молодая жена. – Одиль встала из-за стола и отошла к раковине. – Иногда, выигрывая, ты проигрываешь. Я избавилась от этого чучела – отдала его старьевщику, пока Бак был на работе. Но он очень долго злился.
– Ох…
– И вправду «ох».
Стоя спиной ко мне, она ставила в буфет тарелки.
– А что вам нравилось делать вместе?
– Мы растили нашего сына.
– А когда он вырос?
– У нас с Баком было мало общего. – Одиль повернулась ко мне. – Он любил ходить на футбол, я предпочитала читать. Но нам обоим нравились прогулки. Он был романтиком. Всегда открывал передо мной дверь, держал меня за руку. Иногда мы в полночь отправлялись в парк и качались там на качелях, как дети.
Одиль никогда не рассказывала так много о своей жизни, и я замерла, надеясь на продолжение.
– Когда он умер, я отдала большинство его вещей на благотворительность – инструменты, грузовик… Но я сохранила винтовку. Мне нужно было, чтобы у меня осталось нечто важное для него.
Зазвонил телефон. Снова Элеонор. Я отправилась домой. После приготовления обеда и уборки я упала на кровать прямо в джинсах, слишком уставшая, чтобы заниматься. Но кое-что из урока Одиль я усвоила: любить – значит принимать кого-то целиком, даже то в человеке, что вам не очень нравится или непонятно.
Когда Элеонор вернулась домой с осеннего родительского собрания, она громко хлопнула задней дверью.
– Лили? – закричала она. – Ты где?
В гостиной, смотрю за мальчиками, где еще мне быть? Джо дергал меня за волосы, лежа на одеяльце, которое я связала для него. Бенджи впервые заметил, что у него на ножках есть пальцы.
Элеонор быстро вошла в комнату:
– Мисс Уайт сказала, что ты заснула в классе. Она дала понять, что каким-то образом виновата в этом я. Но я не плохая мать! Почему бы тебе не приготовить обед, пока я буду кормить Бенджи?
Элеонор стала снимать блузку, подняв ее над обвисшим животом. Я сбежала на кухню, пока она не расстегнула бюстгальтер и не обнажила растрескавшиеся соски. Я их один раз уже видела, – этого было достаточно. Мне хотелось, чтобы Элеонор не так сильно мне доверяла. Хотелось, чтобы она вернулась к занятиям аэробикой под музыку и болтовне с Одиль, но она почти все время тратила на то, чтобы самостоятельно готовить еду для малышей и рыдать над раковиной.
– Вы мать, но вы еще и женщина, – твердила ей Одиль.
Мне казалось, что Элеонор просто отказалась от той женщины, какой была прежде.
Мало-помалу я перестала выполнять домашние задания и проводить время с Мэри Луизой. Даже французским перестала заниматься. Элеонор нуждалась во мне. Иногда она просто сидела и таращилась в стену.
– Разве тебе не хочется подержать Бенджи? – спрашивала я. Или говорила: – Смотри, Элеонор, у Джо зубик показался!
Но она могла лишь кивнуть в ответ.
Получив табель успеваемости, я осознала, насколько все ухудшилось. Математика – «С». Английский – «В». Естественные науки – «С». История – «С».
«Что происходит?» – написал мистер Мориарти красными чернилами.
Я потащилась домой, в страхе, что и я, как Элеонор, перестала быть прежней собой.
– Лили? – окликнула меня со своего крыльца Одиль, но я не остановилась. – Лили, что случилось? Она затащила меня к себе и забрала мой табель. – О-ля-ля! – воскликнула Одиль.
– Мне надо идти, Элеонор нуждается в помощи.
В воздухе сладко пахло шоколадом. Одиль предложила мне печенье. Я пристроилась на ее кушетке и стала уплетать его, даже не чувствуя вкуса и осыпая себя крошками.
Одиль грустно наблюдала за мной:
– Что происходит у вас дома?
– Rien. Ничего. – Я не хотела жаловаться.
– Ты должна постоять за себя.
– А вы не можете поговорить с ними? – спросила я.
– По большому счету это не поможет. Ты должна освоить искусство переговоров.
– Как будто они станут меня слушать! – фыркнула я.
– Поговори с ними.
– У Элеонор работы невпроворот.
– Объясни отцу, что ты чувствуешь.
– Ему все равно.
– Заставь его задуматься.
– Как?
– Чего он хочет? – спросила Одиль.
Я подумала над ее вопросом.
– Чтобы его оставили в покое.
