При первых лучах солнца гуляки – сытые и сонные – потекли из кабаре. Мы с Полем брели по пустым улицам, мимо мэрии, где висели объявления о предстоящих бракосочетаниях. «Мадемуазель Анн Жослен из Парижа выходит замуж за месье Венсана де Сен-Фержё из Шоле».
– Странно видеть, что люди продолжают жениться, – вздохнула я, думая о Реми, который был так далеко, и о Битси, проводящей вечера в одиночестве.
– Жизнь продолжается. – Поль пристально посмотрел на меня.
Я подозревала, что если бы это зависело от него, то мы уже были бы женаты. Я потянула его в узкие извилистые улочки Монмартра. Когда взошло солнце, мы уселись на ступенях базилики Сакре-Кёр. Уютно устроившись в объятиях Поля, я наблюдала за тем, как плывут облака – оранжевые и розовые, словно цветы.
– Я с самого начала поняла, что ты не такой, как другие, – с довольным видом сказала я.
– Как это?
– Ты защищал Реми, и меня тоже, когда я захотела работать.
– Я рад, что ты независима. – Он прижал меня крепче. – Это немалое облегчение.
– Облегчение?
– Я заботился о своей матери с тех пор, как ушел отец.
– Но ты был так молод!
– В детстве я никогда не знал, в каком она будет состоянии, когда приду домой, – пьяной, рыдающей, полуголой с каким-то мужчиной… Позже мне пришлось бросить школу, чтобы начать работать. И бо́льшую часть того, что зарабатывал, я отправлял ей. Если честно, я понимаю, почему отец сбежал.
– Ох, Поль…
Он слегка отодвинул меня:
– Нам нужно идти.
– Давай еще поговорим.
– Я не хочу, чтобы твои родители беспокоились.
Всю дорогу до моего дома он держался отчужденно. Мне хотелось сократить дистанцию, которая нарастала между нами. На темной лестничной площадке я обняла его. Я чувствовала биение его сердца и наслаждалась ощущением его губ на моих губах, вкусом шампанского во рту… Мои руки блуждали по его телу, пока он целовал мои щеки, шею… Отдаваясь этой нежности, магии, творимой нами вместе, я хотела чувствовать его вокруг меня, внутри меня… Пора было написать новую главу в истории наших отношений.
Я ослабила его галстук:
– Давай…
– Ты уверена? – спросил он, но его ремень уже был расстегнут.
Я наслаждалась ощущением его движения под моими пальцами, наслаждалась звуками его тихих стонов, зная, что так же действую на него, как он на меня. Я позволила своей ноге скользнуть по его лодыжке, по его колену… Он подхватил мои ноги, прижал мое тело к своему. Мой язык встретился с его языком… Он завел мои ноги себе за талию. Кровь бешено колотилась в моих венах.
– Одиль, это ты? – Голос маман прозвучал приглушенно из-за двери.
Поль медленно опустил меня на пол. Дрожа от желания, я пошатнулась. Одной рукой он поддержал меня, а другой – дернул вниз подол моего платья. Все мое тело ныло. Я не хотела останавливаться. Страсть сделала меня безрассудной, и мне это нравилось.
Дверь квартиры распахнулась.
– Ты забыла ключи? – спросила маман.
– Придумай, как нам остаться наедине, – шепнула я Полю.
И потерла свои припухшие губы. Как же мы рисковали…
В библиотеке я повесила на крючок свой жакет, мурлыча, как пьяная, какую-то балладу. Мой живот был сыт, мое тело продолжало петь. Когда вошла Битси, окутанная плащом меланхолии, я тут же отрезвела.
Битси заметила мое состояние:
– Что случилось?
– Ничего.
Я не в силах была встретиться с ней взглядом.
– Что-то все же…
– С тех пор как уехал Реми, мне кажется несправедливым продолжать жить как обычно.
– А кто говорил, что жизнь вообще справедлива? – мягко произнесла Битси.
– Разве я могу позволить себе быть счастливой, когда он несчастен, когда ты несчастна?
– Надеюсь, вы с Полем не станете медлить со свадьбой.
Я посмотрела на нее:
– Он намекал на это…
– Твое счастье – не за счет Реми. Вы с Полем принадлежите друг другу.
– Ты действительно так думаешь?
– Да.
Когда Битси повернулась, чтобы уйти в детский зал, мне показалось, что корона волос на ее голове превратилась в нимб.
Прежде чем я занялась делами, Борис вручил мне стопку книг для доставки. По дороге к профессору Коэн я проходила мимо цветочницы на углу улицы. Я подумала о том, что обычно, когда мы с профессором болтали о том о сем, она иногда бросала грустный взгляд на пустую цветочную вазу. И, надеясь взбодрить мадам Коэн, я купила букет.
Когда я протянула ей пурпурные гладиолусы, профессор вспыхнула радостью. Она выбрала в буфете подходящий кувшин и поставила в него цветы.
Я показала на пустую вазу:
– А почему вы не взяли ее?
– Я никогда ничего в нее не ставлю.
– Но почему?
– Когда мой третий муж впервые пригласил меня к своим родителям, это был бесконечный воскресный обед. Мне просто нужно было выйти из комнаты.
– Это мне очень даже понятно.
– Когда я вернулась, его мать критически высказывалась обо мне: «Она холодная. Слишком интеллектуальная. И старая – значит бесплодная». Прежде чем он успел ответить, я сказала им, что ухожу. На следующий день он явился ко мне в кабинет вот с этой вазой. И когда он сказал, что она напоминает ему обо мне, я ответила: «Холодная, твердая и пустая?»
– И что он сказал на это?
– Что она воплощение красоты. Полна жизни, но может вместить еще больше. Безупречная сама по себе.
Я начала понимать, почему профессор вышла за этого человека.
– Как дела в библиотеке? – спросила она.
И снова я услышала незаданный вопрос: «Знаете ли вы, что евреи больше не могут преподавать и я потеряла работу? Но им разве есть до этого дело?»
– Месье де Нерсиа и мистер Прайс-Джонс заглянут к вам сегодня днем.
– Вместе? – оживилась профессор. – Они помирились?
И в самом деле. На прошлой неделе, измученный безвыходным положением, француз попросил мисс Ридер стать посредником.
– Наша директриса весьма внушительна, – сказал мне мистер Прайс-Джонс. – Нам до нее далеко.
– Когда она что-то решительно заявляет, вся библиотека содрогается.
И снова читальный зал загудел от их споров:
– Соединенные Штаты вступят в войну!
– Американцы – изоляционисты. Они не будут вмешиваться.
Как мне не хватало их перебранок!
– Я рада, что вы помирились, – сказала я месье де Нерсиа, который остановился у моего стола, чтобы поздороваться.
