– Одиль! Подождите!
Это был мистер Прайс-Джонс, отставной английский дипломат, в своем вечном шотландском галстуке-бабочке, за ним следовала составитель каталога миссис Тернбулл, с неровной голубовато-серой челкой. Должно быть, профессор Коэн сообщила им о моем унынии.
– Ничего не потеряно. – Мистер Прайс-Джонс неловко похлопал меня по спине. – Вы победите директрису. Просто составьте список ваших доводов, как сделал бы любой дипломат, и приправьте все как следует.
– Да бросьте вы нянчиться с девочкой! – воскликнула миссис Тернбулл. – В моем родном Виннипеге мы привыкли к напастям. Это нас закаляет. Зимой, когда температура падает ниже сорока градусов, вы бы не услышали, что мы жалуемся, в отличие от американцев… – Вспомнив причину, по которой она вышла во двор, то есть возможность кого-то поучить, миссис Тернбулл помахала перед моим лицом костлявым пальцем. – Встряхнитесь и не принимайте отказа!
Улыбнувшись, я осознала, что дом – это такое место, где не существует тайн. Но я улыбалась. Это уже было кое-что.
Вернувшись к себе и уже не волнуясь, я написала:
Дорогая мисс Ридер!
Спасибо, что поговорили со мной о работе. Я волновалась перед собеседованием. Ваша библиотека значит для меня больше, чем любое другое место в Париже. Когда я была маленькой, моя тетя Каролина водила меня на Час чтения. Именно благодаря ей я выучила английский и полюбила Американскую библиотеку. И хотя моей тетушки уже нет, я продолжаю находить ее в Американской библиотеке. Я открываю книги и заглядываю в кармашки на внутренней стороне переплета, надеясь увидеть ее имя на карточке. Когда я читаю те же романы, что читала она, у меня возникает чувство, что мы по-прежнему близки.
Американская библиотека – мой рай. Я всегда нахожу уголок среди стеллажей, где могу остаться одна, читать и мечтать. Мне хочется знать, что у любого есть такой же шанс, а в особенности у людей, чувствующих себя не такими, как все, и нуждающихся в месте, которое могут назвать домом.
Я написала внизу свое имя, завершив таким образом собеседование.
Глава 2. Лили
Фройд, Монтана, 1983 год
Ее звали миссис Густафсон, и она жила по соседству. За глаза местные называли ее Военной Невестой, но мне она не казалась похожей на невесту. Прежде всего, она никогда не носила белого. И она была старой. Старше моих родителей. Все знают, что у невесты должен быть жених, но ее муж давно умер. И хотя миссис Густафсон свободно говорила на двух языках, она ни с кем не разговаривала. Она жила здесь с 1945 года, но на нее всегда смотрели как на женщину, приехавшую невесть откуда.
Она была единственной военной невестой во Фройде, точно так же как доктор Станчфилд был единственным врачом. Иногда я тайком заглядывала в ее гостиную, где даже столы и стулья были иностранными – изящные, как мебель в кукольном домике, с изогнутыми ореховыми ножками. Я совала нос в ее почтовый ящик, куда бросали письма издалека, из Чикаго, – все они были адресованы мадам Одиль Густафсон. В сравнении с известными мне именами, вроде Триши и Тиффани, «Одиль» звучало экзотично. Люди говорили, что она приехала из Франции. Желая разузнать о ней побольше, я изучила в энциклопедии все статьи о Париже. Я прочитала о серых горгульях на соборе Парижской Богоматери и о Триумфальной арке Наполеона. Но ничто из прочитанного не могло дать ответа на мой вопрос: что именно делало миссис Густафсон такой непохожей на всех?
Она была совсем не такой, как другие леди во Фройде. Они были пухленькими, как птички крапивники, в серых растянувшихся свитерах и скучных туфлях. Некоторые леди отправлялись в бакалейную лавку с бигуди на голове, но миссис Густафсон даже мусор выносила одетая по-воскресному – в плиссированную юбку и туфли на высоком каблуке. Ее талию подчеркивал красный пояс. Всегда. И она красила губы яркой помадой, даже идя в церковь. «Очень уж она высокого о себе мнения», – говорили другие леди, когда она шла к своей скамье впереди, а глаза ее при этом скрывала шляпка-колокол. Никто больше не носил шляпок. И большинство прихожан предпочитали занимать задние скамьи, не желая привлекать к себе внимание Господа. Или священника.
В то утро Мелони Железный Воротник предложил нам помолиться за 269 пассажиров «Боинга-747», сбитого советскими ракетами К-8. Президент Рейган сообщил нам по телевизору о нападении на самолет, летевший с Аляски в Сеул. И под перезвон церковных колоколов в моих ушах звенели его слова: «Грех, потрясение, гнев… Советский Союз нарушает все законы о правах человека… нам не стоит удивляться такой нечеловеческой жестокости…» Он словно утверждал, что русские готовы убить любого, не исключая детей.
Даже здесь, в Монтане, холодная война заставляла нас содрогаться. Дядя Уолт, работавший на военной авиабазе в Малмстроме, говорил, что на наших равнинах усажены, как картошка, больше тысячи межконтинентальных баллистических ракет. Прячась под круглыми цементными сводами, ядерные боеголовки терпеливо ждали своего часа. Дядя хвастал, что эти ракеты куда мощнее тех бомб, что уничтожили Хиросиму и Нагасаки. Он говорил, что ракеты такого типа сами находят вражеские ракеты, так что советские бомбы обойдут Вашингтон и устремятся к нам. А в ответ взлетят наши и ударят по Москве быстрее, чем я успею собраться в школу.
После мессы прихожане разбрелись по улице, чтобы выпить кофе, съесть пончик и посплетничать с приятелями. Мы с мамой тоже встали в очередь. У прилавка кофейни папа и другие мужчины собрались вокруг мистера Иверса, президента банка. Папа работал там шесть дней в неделю в надежде стать вице-президентом.
– Советы никому не позволят искать тела погибших. Чертовы выродки!
– Когда президентом был Кеннеди, расходы на оборону были на семьдесят процентов выше!
– Мы для них легкая добыча!
Я слушала не прислушиваясь. В бесконечных тревогах из-за холодной войны такие мрачные разговоры служили постоянным сопровождением воскресных дней. Быстро положив на свою тарелку пончики, я с запозданием сообразила, что мама тяжело дышит. Обычно, когда у нее случался приступ, она тут же находила причину: «На фермах собирают урожай, из-за пыли в воздухе астма обостряется», или: «Отец Мелони так размахивал своей кадильницей, словно пытался продезинфицировать все вокруг». Но на этот раз она просто сжала мою руку, ничего не объясняя. Я быстро подвела ее к ближайшему столу и усадила рядом с миссис Густафсон. Мама тяжело опустилась на металлический стул и заставила меня сесть рядом.
Я попыталась привлечь внимание папы.
– Все в порядке. Не устраивай суету, – сказала мама, явно желая, чтобы я угомонилась.
– Это настоящая трагедия, то, что случилось с теми людьми в самолете! – заявила сидевшая за соседним столиком миссис Иверс.
– Вот поэтому я и сижу на месте, – заявила миссис Мердок. – Начнешь болтаться по миру – угодишь в неприятности.
– Да там ведь погибло множество невинных людей! – вмешалась я. – Президент Рейган сказал, даже какой-то конгрессмен летел в том самолете!
