Каким читателем была мисс Ридер? В отличие от меня она бы, пожалуй, никогда не оставила книгу открытой из-за отсутствия закладки. И не позволила бы книгам скапливаться под ее кроватью. Она могла бы читать четыре или пять одновременно. В ее сумке наверняка лежит какая-нибудь книга, чтобы читать ее в автобусе, катящем через город, – из тех, которые она считает лучшими друзьями и спрашивает у них совета. И еще из тех, о которых никто и не слышал, – это ее тайное наслаждение в дождливый воскресный день…
– Кто ваш любимый автор? – спросила мисс Ридер.
Кто ваш любимый автор? На такой вопрос невозможно ответить. Разве может человек выбрать кого-то одного? Вообще-то, мы с моей тетушкой Каро разработали категории: авторы умершие и здравствующие, затем иностранные, французские и так далее, – чтобы избежать необходимости выбора. Я подумала о тех книгах в читальном зале, к которым прикасалась несколько мгновений назад, о книгах, которые коснулись меня. Я восхищалась образом мысли Ральфа Уолдо Эмерсона: «Я не одинок, пока читаю и пишу, хотя никого нет рядом со мной», а еще Джейн Остин. Хотя эта писательница принадлежала к XIX веку, для многих современных женщин все было так же: их будущее определяли те, за кого они выходили замуж. Три месяца назад, когда я сообщила своим родителям, что мне не нужен муж, папа́ лишь фыркнул и тут же начал каждое воскресенье приглашать к обеду кого-нибудь из своих подчиненных. Он словно подавал его на большом блюде, как маман подавала жареную индейку, посыпанную петрушкой: «Марк не пропустил ни одного рабочего дня, даже когда болел гриппом!» Или…
– Вы вообще ведь читаете?
Папа́ всегда считал, что у меня язык работает быстрее ума. И я, чувствуя досаду, наконец ответила на первый вопрос мисс Ридер:
– Из ныне покойных авторов мой любимый – Достоевский, потому что мне нравится его Раскольников. Он не единственный, кто хотел бы стукнуть кого-нибудь по башке.
Последовало молчание.
Ну почему я не ответила нормально – не назвала, например, Зору Нил Херстен, мою любимицу среди современных авторов?
– Было честью для меня познакомиться с вами…
Я направилась к двери, понимая, что собеседование закончено.
Когда мои пальцы уже коснулись фарфоровой ручки двери, я услышала голос мисс Ридер:
– «…отдайтесь жизни прямо, не рассуждая; не беспокойтесь – прямо на берег вынесет и на ноги поставит».
Мои любимые строки из «Преступления и наказания». 891.73. Я обернулась.
– Большинство кандидатов говорят, что их любимый автор – Шекспир, – сказала мисс Ридер.
Единственный автор, у которого есть собственный номер в классификации Дьюи.
– Некоторые упоминают «Джейн Эйр».
Это и было бы нормальным откликом. Почему я не назвала Шарлотту Бронте или любую из Бронте, если уж на то пошло?
– Мне тоже нравится Джейн. Сестры Бронте делят один номер – 823.8.
– Но ваш ответ мне понравился.
– Вот как?
– Вы сказали то, что чувствовали, а не то, что, как вы могли подумать, мне хотелось услышать.
Это было правдой.
– Не бойтесь отличаться от других. – Мисс Ридер наклонилась вперед; ее взгляд, умный, уверенный, встретился с моим. – Почему вы хотите работать здесь?
Я не могла назвать ей настоящую причину. Это прозвучало бы ужасно.
– Я выучила десятичную систему Дьюи и окончила библиотечную школу.
Мисс Ридер посмотрела на вкладыш к моему диплому:
– У вас впечатляющие оценки. Но вы не ответили на мой вопрос.
– Я читательница этой библиотеки. Люблю английский язык…
– Это я и так вижу, – произнесла она, и в ее тоне прозвучал оттенок разочарования. – Спасибо, что не пожалели времени. Мы сообщим вам о решении через несколько недель.
Уже выйдя во двор, я огорченно вздохнула. Наверное, следовало признаться, почему я хочу получить эту работу.
– Что случилось, Одиль? – спросила профессор Коэн.
Я обожала ее лекции по английской литературе, она читала их в Американской библиотеке, их слушали стоя. Постоянно с пурпурной шалью на плечах, профессор делала доступными самые обескураживающие книги, вроде «Беовульфа», ее лекции были живыми, приправленными лукавым юмором. Коэн сопровождал шлейф скандалов, вместе с сиреневой ноткой ее духов. Говорили, что мадам профессор родом из Милана. Что она была прима-балериной, бросившей и звездную карьеру, и скучного мужа, чтобы сбежать с любовником в Браззавиль, в Конго. Когда же Коэн одна вернулась в Париж, то начала учиться в Сорбонне, где, как Симона де Бовуар, сдала l’agrégation, невероятно трудный государственный экзамен, чтобы получить право преподавать в высшей школе.
– Одиль?..
– Я выглядела дурой на собеседовании по приему на работу.
– Такая умная молодая женщина, как вы? А вы сказали мисс Ридер, что не пропустили ни одной моей лекции? Вот бы все мои студенты были такими же преданными!
– Мне не пришло в голову упомянуть об этом.
– Как и обо всем, что вы хотите ей рассказать в благодарственной записке.
– Она меня не возьмет.
– Жизнь – это схватка. Вы должны сражаться за то, чего желаете.
– Я не уверена…
– А я уверена, – возразила профессор Коэн. – Подумайте о тех старомодных мужчинах в Сорбонне, которые точно так же нанимали меня. Я чертовски потрудилась, чтобы убедить их: женщина способна читать университетские курсы лекций!
Я посмотрела на нее. Прежде я замечала только пурпурную шаль профессора. А теперь увидела ее стальные глаза.
– Быть настойчивой совсем неплохо, – продолжила Коэн. – Хотя мой отец жаловался на то, что я всегда оставляю за собой последнее слово.
– Мой тоже… Он называет меня неумолимой.
– Так используйте это свое качество.
Она была права. Героини моих любимых книг никогда не сдавались. Профессор Коэн считала, что я должна выразить свои мысли в письме. Конечно, написать все гораздо легче, чем высказать лицом к лицу. Я могу зачеркивать написанное и начинать сначала хоть сотню раз, если понадобится.
– Вы правы… – ответила я.
– Конечно я права! Я сообщу директрисе, что вы всегда задаете на моих лекциях самые интересные вопросы, а вы не сомневайтесь, что все получится.
И, резко развернувшись, отчего ее шаль взлетела в воздух, профессор быстрым шагом вернулась в библиотеку.
Как бы плохо я себя ни чувствовала, кто-нибудь в Американской библиотеке всегда умудрялся помочь мне и исправить мои ошибки. Эта библиотека была не просто стенами и книгами, ее основой были заботливые люди. Я могла проводить время и в других библиотеках, с их жесткими деревянными стульями и их вежливыми «Bonjour, мадемуазель. Au revoir, мадемуазель». Ничего плохого не было в этих bibliotheques, им просто не хватало духа товарищества. Но Американскую библиотеку я ощущала как свой дом.
