Вера нащупала в кармане монетки, но женщина заглянула ей в лицо и радостно воскликнула:
— Ой, Вера! Извини, а я тебя со спины и не узнала. Ты куда? К клиенту?
— Да… наверное.
Это была Люська, подружка Ленки и одна из самых первых клиенток доморощенного салона.
— Слушай, а я ведь снова к тебе собираюсь. А еще девчонки из депо, когда меня тогда увидели, попросили узнать: можно им тоже подойти?
— Приходите, — кивнула Вера, но тут же одумалась: — То есть, я хотела сказать, только не сейчас, потом… Я пока не работаю.
— Ладно, я потом у Калашниковой узнаю. Они будут говорить, что от меня, от Люси Смирновой, пойду я деньги дальше собирать. Мужчина, вы чего ко мне прижались, как к родной, в самом-то деле! — привычно огрызнулась кондукторша и, быстро орудуя локтями, начала протискиваться к передней площадке, приговаривая нараспев: — При-и-приготавливаем заранее проездные документы, студенческие билеты, ра-а-азворачиваем инвалидные справки, у вас не у каждого на лице написано, кто тут из вас инвалиды…
Неожиданно Вера почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, оглянулась и от неожиданности покраснела.
Совсем недалеко, зажатый толпой в угол вагона, стоял Йорик, тот самый, из морга, и рассматривал ее горящими глазами с таким выражением лица, что на нем можно было прочитать и злость, и испуг, и презрение, и одновременно жгучий интерес.
Вера поняла, что он ее узнал, несомненно, узнал и словно хотел сейчас спросить: и кто же ты на самом деле такая, голубка? Чего от тебя еще можно ожидать? Ей показалось, что Йорик даже дернулся в ее сторону, намереваясь подойти. Или схватить?
Вера быстро протиснулась к выходу, прячась за чью-то широкую спину в лохматой шубе, и поспешно выскочила на ближайшей остановке.
Уж лучше идти пешком, чем такие встречи! Впрочем, из этого района до дома Свирского уже можно было добраться и на автобусе: здесь трамвайные рельсы шли параллельно большой дороге.
Вера снова вспомнила про своего случайного попутчика, из-за которого ей приходилось прятаться и убегать: уму непостижимо, что этот человек, похоже, всерьез ее ненавидел и боялся. Кого? Недавнюю учительницу истории из школы номер двадцать три? Бедный, бедный Йорик.
«Интересно, а смогла бы я убить Марка? — впервые подумала Вера. — За что? А за все сразу, чтобы весь это кошмар для меня закончился и чтобы Александр был рядом…»
Но сама же ужаснулась таким мыслям.
«А правда, эй, кто же ты все-таки, голубка? — пронеслось у нее в голове следом. — И на что ты еще способна? И как это ты смогла милиционера в плечо укусить?»
Наконец показался знакомый дом, подъезд, лестница, дверь, кнопка звонка… Но почему-то дверь никто не открывал, и это было более чем странно.
Неужели Свирский ее не дождался и впервые за все это время уехал в город один? Нет, это было не в его правилах. Или заболел в ее отсутствие? Может быть, так серьезно, что пришлось вызвать «скорую помощь», которая и увезла Старче в неизвестном направлении?
Позвонив на всякий случай еще пару раз, Вера медленно спустилась по лестнице. Что делать? Подождать или прийти еще раз, позже?
От быстрой ходьбы у Веры сильно стало колотиться сердце, и она остановилась перевести дух.
Ну надо же, с самого утра все пошло наперекосяк — так бывает. И с погодой, и с транспортом, и с милицией — хуже не придумаешь.
Возле подъезда, прислонившись спиной к дереву, курил подросток, держа в руке пачку сигарет «Родопи».
У Веры засосало под ложечкой: ей вдруг остро захотелось курить! Вообще-то она последние пять лет не курила и даже не думала об этом, а тут хоть выхватывай у мальчишки из рук сигаретную пачку. Чушь какая-то!
Или потому что это были «Родопи» — сигареты ее школьной юности?
По крайней мере в то время, когда она их впервые попробовала курить, Вера была абсолютно уверена, что ее будущее сложится так же складно, как какая-нибудь песня из девчачьего песенника. Она и не представляла тогда, что может быть так погано и беспокойно на душе с самого утра, как сейчас, и мечтала скорее повзрослеть.
— Ты тут давно стоишь? — спросила Вера подростка.
— Не-а, — ответил он неохотно, голосом смертельно уставшего человека.
— Не видел, случайно, старик высокий из подъезда при тебе не выходил?
— Не-а.
— Может, «скорая» приезжала?
— Не-а.
Вера в нерешительности потопталась возле подъезда, начала разглядывать окна.
И вдруг остановилась в полном изумлении.
В комнате Свирского были отдернуты занавески, которые всегда были плотно задвинуты: ведь обычно его ужасно раздражал дневной свет! Почему-то Старче был убежден, что именно от солнца и света у него начинаются сильные мигрени, и переспорить его насчет этого пунктика было совершенно невозможно.
Даже зимой он предпочитал выходить на улицу в черных, солнцезащитных очках, сразу делаясь похожим на шпиона ЦРУ или на персонаж из сказки Андерсена, недаром Старче всегда окружало столько легенд и нелепых слухов.
Но почему же тогда сейчас занавески в его комнате отодвинуты? Пришли какие-то особые гости? Забыл закрыть? Нет, такой ситуации Вера не могла вообразить: все-таки она Старче уже немного знала.
Увы, даже свою работу по макияжу ей приходилось делать в полумраке, и это порождало массу проблем. Хорошо, что почти сразу она стала сопровождать Свирского в его поездках к нотариусу или в банк и имела возможность на ходу кое-что исправить. Но представить, чтобы он вот так, по доброй воле, сидел дома при дневном свете? Все, что угодно, только не это.
Вера почти бегом направилась к соседнему подъезду, где в квартире номер восемь жили бессменный личный шофер Свирского по фамилии Громов и его тихая, незаметная жена (между собой они называли ее в шутку «Гром-баба»), которая помогала Старче по хозяйству.
Громовы приходились Свирскому какими-то дальними родственниками и были самыми молчаливыми людьми, которых Вера когда-либо встречала в своей жизни. Наверное, теперь они имели возможность на собственном опыте подтвердить, что молчание — это если и не золото, то все же весьма ценный капитал, подаривший им возможность много лет припеваючи жить за счет богатого, весьма своеобразного старика.
Вера на ходу пыталась мысленно успокоить себя, но волнение только увеличивалось.
Что там скрывать? Предчувствия были на редкость скверными. Когда человеку под восемьдесят, в такие минуты в голову не приходит ничего утешительного. Вдруг у него случился сердечный приступ и он не смог дотянуться до телефона? Может, Свирский хотел открыть окно в надежде кого-нибудь позвать с улицы? А что, если уже поздно?
— У кого ключ от квартиры Свирского? — быстро спросила Вера у заспанного Громова, открывшего ей дверь. — У вас или у жены?
