Хазард передвинул тетрадь на край стола, чтобы владелец заметил ее, а сам занялся важным делом по уничтожению вина. Своей последней бутылки вина. Ибо кокаин и вино шли вместе, как рыба с жареным картофелем, яйца с беконом, экстази с сексом. Если он намерен отказаться от одного, то должен отказаться и от другого. Как и от работы, поскольку за несколько лет он избороздил рынки на химической волне и полагал, что не сможет и не захочет заниматься этим на трезвую голову.
Трезвость. Какое ужасное слово! Серьезное, здравое, важное, положительное, стабильное – ничего похожего на самого Хазарда, который представлял собой случай именного детерминизма в действии. Хазард с силой прижал ладонью свое правое бедро, дергавшееся вверх-вниз под столом. До него дошло, что он к тому же скрипит зубами. С той ночи с Бланш он тридцать шесть часов толком не спал. Его мозг отчаянно требовал дополнительной стимуляции, борясь с изможденным телом, жаждущим забвения. Хазард осознавал, что совершенно измучен всем этим, измучен своей жизнью и постоянной каруселью стимуляторов и депрессантов, измучен постыдными отчаянными звонками дилеру, постоянным нюханием и усугубляющимися носовыми кровотечениями. Как могло получиться, что случайная дорожка кокаина на вечеринке, вызвавшая у него иллюзию полета, превратилась в нечто такое, без чего он не мог встать утром с кровати?
Поскольку никто, казалось, не интересуется забытой тетрадью, Хазард открыл ее. Страницу заполняли строчки, написанные убористым почерком. Он попробовал читать, но буквы плясали по странице. Прикрыв один глаз, Хазард посмотрел снова. Слова выстроились в более ровные строчки. Пролистав несколько страниц, он обнаружил два разных почерка: первый – изящный, каллиграфический, второй – попроще, с закругленными буквами, более заурядный. Хазард был заинтригован, но читать одним глазом казалось утомительным, да и вид у него был как у придурка, поэтому он закрыл тетрадь и сунул ее в карман пиджака.
Сутки спустя Хазард стал искать ручку в кармане пиджака и наткнулся на тетрадь. Он не сразу вспомнил, как она туда попала. В голове у него был туман. Голова раскалывалась от боли, и, несмотря на страшную усталость, уснуть он не мог. Он улегся в кровать, в этот ворох несвежих простыней и пухового одеяла, и, раскрыв тетрадь, принялся читать.
Насколько хорошо вы знаете живущих рядом с вами людей? Насколько хорошо они знают вас? Вы хотя бы знаете имена соседей? Вы поймете, если они окажутся в беде или по много дней не будут выходить из дому?
Хазард улыбнулся про себя. Он был кокаинистом. Его интересовала лишь собственная персона.
Что произойдет, если вместо этого говорить правду?
Ха! Вероятно, его арестуют. Наверняка уволят. Хотя сейчас поздновато его увольнять.
Хазард читал дальше. Ему, пожалуй, нравился Джулиан. Родись он на сорок лет раньше или Джулиан на сорок лет позже, они вполне могли бы стать друзьями – вместе предавались бы светским развлечениям, снимали девиц и вовсю куролесили. Но его совсем не привлекала мысль рассказывать свою историю. Он и самому себе рассказывать-то ее не хотел, а тем более кому-то еще. Правдивость была чем-то таким, без чего он вполне мог обойтись. Он годами прятался от этого. Хазард перевернул страницу. Кто же, интересно знать, подобрал тетрадь до него?
Меня зовут Моника, и я нашла эту тетрадь в своем кафе. Прочитав слова Джулиана о том, что он ощущает себя невидимкой, вы, вероятно, представите себе стереотип пенсионера, одетого в тусклую одежду с эластичными поясами и в ортопедической обуви. Что ж, должна вам сказать, что Джулиан не таков. Я видела, как он писал в этой тетради, перед тем как оставить ее, и его никак не назовешь невидимкой – пусть ему и за семьдесят. Он похож на Гэндальфа, но без бороды, и одевается как медвежонок Руперт: горчично-желтый пиджак с дымчатым оттенком и клетчатые штаны. Еще немного – и его стиль можно было бы назвать вычурным. Найдите его автопортрет. Некоторое время он висел в Национальной портретной галерее.
Он потянулся за своим сотовым, чтобы загуглить портрет Джулиана, но вдруг вспомнил, что бросил телефон в сливной бачок туалета в местном винном баре. Почему он тогда решил, что это хорошая идея?
Боюсь, я гораздо менее интересна, чем Джулиан.
Хазард в этом не сомневался. По ее аккуратному, выверенному почерку он заключил, что она сущий кошмар. Но по крайней мере, она не относилась к тому типу женщин, которые рисуют внутри всех «О» улыбающиеся рожицы.
Вот моя правда – ужасающе предсказуемая и нудно биологическая: я в самом деле хочу ребенка. И мужа. Может быть, еще собаку и «вольво». По сути дела, все то, что подразумевает стереотипная нуклеарная семья.
Он отметил, что Моника использует двоеточие. Это выглядело немного нелепо. Он не думал, что люди еще пишут грамотно. Они вообще почти не пишут. Если только эсэмэски и эмоджи.
О господи, на бумаге это выглядит ужасно! Вообще-то, я феминистка. Я полностью отвергаю представление о том, что мне нужен мужчина, который дополняет, поддерживает меня или даже делает все в доме своими руками. Я деловая женщина и, между нами, немного перестраховщица, люблю все держать под контролем. Возможно, я стала бы ужасной матерью. Но как бы я ни пыталась подходить к этому вопросу рационально, я все равно ощущаю внутри постоянно растущий вакуум, который однажды полностью поглотит меня.
Хазард прервал чтение, чтобы проглотить еще две таблетки парацетамола. Он засомневался, что сможет сейчас вынести всю эту гормональную тревогу. Одна из таблеток застряла в глотке, и он начал давиться. Рядом с собой на подушке он заметил длинный белокурый волос – напоминание о другой жизни. Он сбросил его на пол.
Я служила юрисконсультом в крупной престижной фирме в Сити. Мне платили скромное жалованье в обмен на улучшение индекса гендерного неравенства и превращение моей жизни в оплачиваемые часы. Я использовала для работы каждую минуту, включая и часть выходных. Если у меня появлялось свободное время, я шла в спортзал, чтобы снять стресс. Моя светская жизнь вращалась только вокруг корпоративов и развлечения клиентов. У меня было ощущение, что я по-прежнему общаюсь со школьными и университетскими друзьями, потому что я следила по Facebook за их обновленным статусом, но фактически годами не встречалась с ними в жизни.
Моя жизнь так и продолжалась бы в трудах, когда я делала то, чего от меня ждали, достигая повышений по службе и получая бессмысленные хорошие отзывы, если бы не слова, сказанные моей мамой, и если бы не девушка по имени Таня.
Я никогда не встречалась с Таней, по крайней мере, так мне казалось, но ее жизнь была во многом похожа на мою: очередной способный юрисконсульт из Сити, но на десять лет старше меня. Однажды в воскресенье она, по обыкновению, пошла в офис. Там был ее босс. Он сказал ей, что она не обязана быть на службе каждые выходные, что у нее должна быть жизнь вне работы. Он сказал это из лучших побуждений, но от его слов в Тане что-то замкнулось, она осознала тщету всего. Придя в следующее воскресенье в офис, она поднялась на лифте на верхний этаж и бросилась с крыши. В газетах напечатали ее фотографию со дня выпуска, на ней она стоит рядом с гордыми родителями, и глаза ее полны надежды и ожиданий.
