«Бедлам», 1818 год
Никому не дано познать человеческий разум. Даже если прочесть все мысли человека, когда-либо перенесенные на бумагу. Каждое написанное слово подобно ребенку, зажигающему огонь посреди темноты. Когда мы одиноки, остается лишь темнота.
Здесь царит хаос. Новое здание больницы едва готово. Там, где работы завершены, результат оставляет желать лучшего. В окнах верхних этажей нет стекол. Внизу нечем топить печи. Обитатели мучаются от холода и голода, отчаяния и буйного помешательства. Это самый знаменитый сумасшедший дом в мире.
С чего все началось? Давным-давно, еще во времена Крестовых походов, открылась больница под названием «Вифлеем». Простые люди исказили название и стали говорить «Бетлем», ведь в английском языке довольно часто два слога предпочтительнее трех. А потом, со временем (время разрушительно даже для самого себя) название больницы превратилось в «Бедлам» и стало синонимом неисчислимых проявлений безумия.
Великий Бедлам – так мы прозвали Великобританию.
«Бедлам» открыли как особую лечебницу. К 1676 году в Мурфилдсе, за городскими стенами Лондона, возвели здание больницы. Архитектором был Роберт Гук
[63] – эрудит, пьяница, ученик сэра Кристофера Рена, заново построившего собор Святого Павла после пожара 1666 года.
Иностранные путешественники, приезжавшие в Лондон тех лет, восхищались «Бедламом», называя его единственным настоящим дворцом во всем городе. Здание сумасшедшего дома поражало великолепием: полторы сотни метров в длину, дюжина в ширину, фасад, украшенный башенками, внутренние дворики, сады, дорожки. Внушительный каменный вход венчали две статуи, олицетворяющие Меланхолию и Буйное помешательство. Те, кому повезло увидеть здание больницы – этот памятник благотворительности – до обрушения, наверняка любовались им, сравнивая с Версальским дворцом, возведенным для королей без короны. Ведь безумцы по сути и есть короли без короны.
Пациенты спали на соломе, их руки и ноги заковывали в железо, зато снаружи сумасшедший дом походил на дворец. Зачем мы это сделали? Во славу Божью. Но было и еще кое-что, менее божественное. Здравый рассудок подобен нити Ариадны, что ведет сквозь лабиринт Минотавра. Стоит ей порваться или выпасть из рук – и путник оказывается один в жутких бездонных туннелях, во тьме которых прячется зверь в человеческом обличье, и, глядя ему в лицо, каждый видит себя. Мы то, чего боимся. Совершая щедрые пожертвования и провозглашая сочувствие к душевнобольным, не делаем ли мы на самом деле подношение своему тайному «я»?
Еще во времена старого «Бедлама» у публики вошло в моду посещать содержащихся в больнице несчастных безумцев. Устраивали настоящие экскурсии, особенно пользовавшиеся спросом среди знатных господ. Экскурсионная программа включала Лондонский мост, Уайтхолл, Тауэр и зоопарк. Слоняющиеся по клетке млекопитающие мало чем отличаются друг от друга – та же пара шагов вперед-назад, назад-вперед, те же кандалы на ногах, те же металлические прутья решетки. Самое большее, на что может рассчитывать пленник, будь то тигр или человек, – крошечный лоскут неба над головой.
Старое здание в Мурфилдсе начало трескаться и осыпаться с того самого момента, как положили последний слой штукатурки. Заговорили, что всему виной исходящие от умалишенных миазмы, которыми пропитались стены больницы. Якобы из-за дурных испарений здание отсырело и прогнило, а сквозь пол стала просачиваться вода. Ловкая выдумка! Жаль только, ненаучная! «Бедлам» поставили на болотистом пустыре; почва двигалась, разрушая помпезное здание, построенное без фундамента. Даже обитатели «Бедлама» не настолько повредились в уме, сколь повредились наружные стены больницы. У безумцев особая сила духа, и порой в их безумии скрывается самое настоящее здравомыслие, если только его не судят с позиции общепринятых правил.
Каждый раз, открывая дверь камеры, я поражаюсь силе несчастного пленника. Да-да, именно силе! Сталкиваясь со злостью и равнодушием людей, я задумываюсь: неужели лишь огромное давление общества на нашу волю удерживает нас от безумия? Неудивительно, что мы много пьем, а особенно бедняки, как только у них появляются хоть какие-то деньги. Можно винить безотрадную жизнь или тяжелый труд, или тягу к власти – мы томимся в нашем теле, словно огонек, плененный в лампе. Наши тела страдают в этом мире, как страдают вьючные животные, которым ярмо до крови натерло шею. Да и сам наш мир одиноко висит в темноте среди холодных звезд.
«Бедлам», часть I
Неровные стены, покосившиеся двери, безумный фасад, горькая пародия на жизнь. Старое здание оставили разрушаться, а мы, усмирив тщеславие и решив быть скромнее, переехали в новое помещение на южном берегу Темзы, в район Саутуарк, на Ламбет-роуд. Закон об окружных психлечебницах 1808 года установил требования к условиям содержания и лечению больных, но даже он не в силах изменить саму болезнь. Мы стараемся заботиться о пациентах и по возможности дать им облегчение. Однако мы не занимаемся лечением. Ведь безумие неизлечимо – это болезнь души.
С прискорбием вынужден заметить, что паровое отопление не работает. Не менее прискорбно то, что мы страдаем от невыносимой вони. Весь Лондон смердит, но здесь витают запахи совсем иного рода: тяжелые зловонные испарения, которые всегда поселяются в сумасшедших домах.
Увы, что поделаешь. Часы тикают. Проходит время. Мне нужно встретить посетителя. Камин зажжен, в моем кабинете тепло. Полная луна, так часто тревожащая душевнобольных, ярко светит в окно. Одинокий серебряный фонарь во мраке нашей печали.
– Капитан Уолтон?
– Да. А вы мистер Уэйкфилд?
– Я мистер Уэйкфилд. Добро пожаловать, сэр! Это тот самый человек?
– Совершенно верно.
– Заносите его сюда.
Двое мужчин внесли армейские носилки, на которых лежал мужчина. По моей просьбе носилки поставили возле огня. Мужчина спал. Его лицо было безмятежно, члены спокойны. Сон. Благодатный сон. Сам я не в силах заснуть без опиумной настойки. Одолевают житейские заботы. Если б мы могли заснуть и проснуться в лучшем мире…
Капитан Уолтон хорошо известен в Англии. Его чтят как героя за успехи в исследовании Северо-Западного прохода
[64] и за путешествия в Антарктику. Несмотря на уверенный, осанистый вид, капитан Уолтон заговорил со мной не сразу.
Странная история
– Сэр! У историй есть любопытное свойство: мы думаем, будто наша жизнь ничем не примечательна, пока не начнем о ней рассказывать. И вот на лицах слушателей отражается удивление, а то и ужас. Жизнь кажется обычной лишь тому, кто ее проживает. Стоит о ней рассказать, и мы становимся чужими среди чужих, – заметил я.
