И, сказав это, рассмеялась, и Жюль тоже. «Вот, – подумалось ему, – и все дела».
Дом был намного больше, чем казался с улицы, но Жюля это не удивляло: грозные старинные викторианцы в этой части города обычно простирались и расширялись и назад, и вверх, а даже, наверное, в глубь земли, зачастую попирая все правила геометрии. Они с Хелен… да, Хелен! Во, дела! Жюль и Хелен поженились!.. Когда-то в привычку взяли в выходные наведываться в открытые риелторские конторы, чтобы поглазеть на дома, какие, возможно, никогда не могли бы себе позволить, и старались просто себе представить, как владеют ими.
Этот дом не был столь же хорошо отделан, как те, но был того же пошиба. Они поднялись по широкой лестнице, огражденной толстыми дубовыми перилами, в верхний коридор, который тянулся, изгибаясь, к задней части дома и доходил до еще одной лестницы, поуже и покруче, шедшей вкруговую и ведшей в спальню в мансарде, бывшую скорее целой квартирой – с ванной, пространством для отдыха и обширной кроватью, все это освещалось через прорезные окна ярким дневным светом, имелся и выход на площадку на крыше.
Стены коридоров и вдоль лестниц крашены так же ярко, как и на первом этаже, и на них тоже висят живописные полотна. Тоже работы Ричарда? Жюль спросил, когда они поднимались, и она ответила: да, так и есть. Тоже копии? Не все, ответила она. Но и копий несколько. Жюль у полотен не задерживался, но, конечно же, отметил их разнообразие. Обнаженная женщина с шоколадной кожей, полулежащая на одеяле; участники, должно быть, шабаша ведьм, резвящиеся среди демонов, кружатся вокруг дерева, чьи ветви образуют большого зверя; сгнивший фрукт на столе рядом с кривобоким человеческим черепом; сбор урожая тыкв и месиво из арбузов, выпавших из рук крестьянки с грудями ничуть не меньше арбузов (Жюль с удовольствием полюбовался на визуальный каламбур); обнаженные мужчины беседуют возле гигантских развалин, какие могли бы быть в Греции или Месопотамии, а с неба затмить их всех грозят грозовые тучи.
Стены ее спальни для картин не годились. Они наклонно шли внутрь дома параллельно крутому скату крыши над ними. На месте живописных произведений болтались разные интересные движущиеся скульптуры. Некоторые висели довольно низко: Жюлю пришлось сгибаться, огибать их, чтобы присоединиться к ней, уже успевшей устроиться на постели, уставленной в точности под продолговатым световым окном.
– Осторожнее, – предупредила она, когда он снял сначала рубашку, а потом и брюки, старясь не морщиться, когда стягивал брючину, прилипшую на засохшей крови к коленке, когда скользнул ею по ее гладкому, прохладному бедру.
Не трахнулся ли он все же головой? – раздумывал в темноте Жюль спустя несколько часов после того, как, торопливо выпутавшись из простыней, ощупью добрался до туалета. Там он опорожнил желудок и ухватился за прохладный фаянс, чтобы сохранить равновесие.
Нет. Головой он не ударялся. В нос ему ударил какой-то запах… сладковатый и неприятный, с легким фекальным душком… и еще другой…
От этого ему и вывернуло желудок. Он спустил воду в унитазе, опершись здоровой рукой, вновь поднялся на корточки, потом поднял голову, осторожно принюхался и недоуменно повел плечами (здоровым плечом): того запаха, что ему почудился, больше не было.
Она все еще спала, когда он в туалет отправился, под пологом звезд, сиявших в световом окне. Жюль глянул на них в прищур и подивился тому, как много было звезд. Он и не помнил, когда видел такие звезды здесь, в городе.
Жюлю казалось, что после туалета он чувствует себя намного лучше. И хотелось, как ему казалось, есть. Странно, если учесть, что его только что вырвало, резонно, если учесть, как он провел день. Так что подобрал он с пола свои брюки, лежавшие возле кровати, отыскал рубашку, которую зашвырнул на спинку кресла-качалки. И тихонько спустился по предательски скрипучим ступеням лестницы.
Остановился внизу, среди всех этих картин, и вслушался. Неужто он раскачал кресло наверху? Может, в доме где-то певчую птичку держат? Может, котенок?
– Кис-кис, – позвал он тихонько.
Ответа не было, дом вновь погрузился в тишину.
Держась за перила, Жюль спустился на первый этаж. Постоял некоторое время в коридоре, соединявшем вход, гостиную и кухню, вздрогнул, когда под ногой скрипнула доска. И опять раздалось это мяуканье… будто котенок, но не такой уж и маленький.
Жюль напряженно сглотнул: и это, а тут еще и запах тот же опять.
Решил уж было вновь подняться наверх, добраться до ванны на втором этаже, когда заметил из коридора какое-то движение на кухне: тень, намного больше, чем котенок… весьма большая тень, прямо скажем… переместилась за стойкой.
– Ну так добрый вечер, – произнесла тень.
– Приветствую, – отозвался Жюль и представился, поинтересовавшись вслух, уже не с Ричардом ли он говорит. Угадал. Ричард сдвинулся с табурета и отошел в угол кухни, что потемнее.
– Ты, Жюль, в доме незваный гость? Или приглашен? Вид у тебя такой, будто ты пару раундов выдержал, так или иначе.
– О, – сказал Жюль, – я в гостях, по-моему. – И разъяснил про несчастье с велосипедом. Ричард выслушал, а когда рассказ был закончен, поинтересовался, не намерен ли Жюль обратиться в больницу.
– Говорю об этом потому, что вид у тебя неважнецкий, – произнес Ричард.
Жюль рукам места не находил. Не знал, что сказать на это. Уверенности, что ему совсем плохо, положим, не было, зато ему было явно не по себе: он только что оставил наверху жену Ричарда спящей после того, как он, по выражению Ричарда, «выдержал пару раундов» с ней. В том, что Ричард подметил, несомненно, была доля простого предательского беспокойства Жюля. Но – всего лишь доля.
– Здесь запах какой-то необычный, – выговорил наконец Жюль.
– Мне говорили, что он не всякому по нраву придется, – произнес Ричард. – Минуточку.
Кран над раковиной открылся и закрылся, и почти тут же Жюль обнаружил у себя в руке влажную чистую тряпицу.
– Держите ее возле носа и рта, когда вдох делаете, – произнес Ричард. – Убирайте, когда выдыхаете. Да, вот так.
– Благодарю, Ричард, – сказал Жюль и накинул тряпицу обратно на лицо.
– Не за что. А теперь сделайте глубокий вдох через влажную тряпку и, когда легкие наполнятся, расскажите остальное.
Тряпица прекрасно помогала избавиться от вони. Но тут в дело вступало сплошь беспокойство.
– Ваша жена была очень добра ко мне, – выговорил Жюль, а потом добавил (тактично, как ему думалось): – Надеюсь, все в порядке.
– А почему бы и нет? Только скажи-ка мне, Жюль, она сказала тебе, что она моя жена?
Жюль сделал глубокий увлажненный вдох. Она не говорила. Сказала, что она не его дочь. Только, помимо этого, она ничего о своих отношениях с Ричардом не говорила. Он повел головой: нет.
– Приятно слышать, что она была добра к тебе. У тебя, похоже, благородная душа.
