«Ко… – начал я, собираясь выговорить «палочки». Увы, она была слишком хорошим врачом, чтоб я попытался оставить такое незамеченным ею. – Кости», – сказал я, признавая поражение.
Отсюда, именно с этого, все во мне и началось, да. То было зерно, которому просто нужны были уединение и отдаленность моих подростковых лет, чтобы пустить ростки, а потом и мое разочарование в браке, чтобы, наконец, расцвести.
У меня все как по учебнику, я знаю.
«Не ваша в том вина, – сказала д-р Робертсон. – Вы были в напряженном положении. Все ваши нервы жили по-новому, они были обнажены и ранимы, просто ожидая кодировки. Когда вы увидели то, что больше всего страшились увидеть, вместо того, чтобы ввергнуться в страх, вы тут же, на месте, выработали защиту против этого. Вы причислили это к повиновению».
«Я не борец», – хмыкнул я, пытаясь изобразить ртом подобие ухмылки.
«Вы вели борьбу, что шла не в вашей весовой категории, – парировала д-р Робертсон. – Вы были девяткой, Чарльз. То было место жестокого убийства. То, что вы оказались способны хоть как-то защититься, говорит лишь о вашем уме и о вашей гибкости. Мне остается только сожалеть, что вам пришлось тридцать с гаком лет дожидаться последствий, чтобы догнать самого себя. Только у механизмов копирования есть свойство всегда в какой-то момент ломаться и вынуждать вас в конце концов оказаться лицом к лицу с первоначальным ужасом, какой они призваны загонять поглубже. Не следовало бы вообще-то и называть их так, «копировальными». «Тактика отсрочки» – вот что было бы более точным термином».
Я усвоил это, инстинктивно разложил на нечто с линиями, чтоб посчитать. Впрочем, там были одни деревья, а деревья не вполне систематизированы в пространстве, чтобы иметь значение.
Мне оставалось только вперить взгляд в землю. Ни на что, думал я, но потом на что-то: д-р Робертсон была босиком. И тем не менее на ее ногах не было прилипших сосновых иголок. Их кожу не марала никакая грязь.
«У меня лапша там», – услышал я самого себя, обращающегося к ней.
Она же просто слушала меня опять всем своим лицом.
«Найдете обратную дорогу?» – спросил я, уже поворачиваясь, чтобы уйти, дабы придать жизни вранью про «лапшу».
«Я всегда хожу обратно», – ответила она, и я велел себе вспомнить об этом попозже, исследовать, вскрыть это, добраться до неподатливой сущности этого.
И я не припустил бегом с полдороги к хижине.
Воля моя, она сильнее этого. Всего чуть-чуть.
Потом, сегодня утром, позвонила Аманда.
Я же не ждал звонка ни от одного из детей.
Я: Все хорошо, знаешь ли.
А спрашивала она про то, что мы называли моим отпуском. Моим отдыхом.
Она: Мама сказала, что пыталась дозвониться?
Есть люди, способные задать вопрос, не произнеся при этом ни одного вопросительного слова.
Да, мама звонила на мой телефон, не сказал я Аманде.
По-видимому, новый мужчина в ее новой жизни… ну, «новый», это в зависимости, кого спрашивать… задавал какой-нибудь водопроводный вопрос про гостевую ванную комнату. Как-то на Рождество мне пришлось соединить две пластиковые трубы, так вторая труба была на четверть дюйма толще первой. Это было бы очевидно, если бы только я не упрятал концы в подвернувшуюся под руку муфту и не заделал место соединения цементом. Не специально для того, чтобы устроить пакость этому самому новому мужчине, а как шутку над теми, кто купил бы этот дом после нас.
Теперь эта водопроводная особенность – мой секрет.
Ему бы стоило просто вырезать всю секцию, и он мог бы переделать все, как ему было бы угодно. Я вообще-то собирался сообщить об этом Лауре по телефону, о чем и готов был бы сказать.
Итак, я Аманде: В самом деле? Она звонила? Здесь такая связь…
Как раз поэтому сама она в своей подростковой ипостаси и чуралась приезжать в хижину: хилый, в лучшем случае, сигнал сотовой связи.
Когда-то у нее было даже название для всей этой округи. Вечная Форелия. Это потому, что всякий, кого она видела у речки, был в высоких болотных сапогах, у каждого вились и щелкали над головой неоново-зеленые лески, у каждого на лице было выражение… похожее на исступленную радость. Это был их рай.
Я не рыбачу. Лаура, насколько мне известно, не рыбачит. Аманда с Тэдом даже не едят рыбу. Возникало ощущение, что мы как-то выходили сухими из воды, пребывая здесь среди теней тысячи любителей ловли форели.
Она (всегдашняя младшая сестренка): Он тебе не скажет, но у него новая подружка.
Я: У Тэда?
Она: У кого ж еще? Только ты об этом не от меня услышал.
Я пожал плечами, будто она на меня в бинокль смотрела.
Я: Я тоже кое с кем встречаюсь.
Она: …
Я: Ее зовут доктор Робертсон. Она всегда расспрашивает меня, как я себя чувствую. Иногда она делает ударение на «я», вроде, что я и вправду чувствую. Но иногда больше похоже на: что и вправду я чувствую?
Сдавленный смешок Аманды в трубке.
Хорошо.
Ее смех – это одна из прелестей, даруемых этим миром.
Аманда: Что же ты вправду чувствуешь?
А потом, пока я держу телефон подальше от лица, чтобы мой одобрительный ликующий смешок не был бы чересчур громким для нее, она слушает.
Она (когда я отсмеялся): Это из-за пса, пап?
Я оглянулся. Оглядел всю хижину позади себя. Всю Вечную Форелию.
Я (совсем-совсем невинно): Пса?
Чтоб сбить дочь со следа, говорю ей, что сейчас у меня сигнал хороший, вот в этот самый момент. А значит, мне, может, воспользоваться этим и маме позвонить, как думаешь? Может, что важное, верно? Об итоговых работах?
С детьми легко. Их первый всегдашний порыв – поверить.
Даю отбой, держу телефон, будто бы он попытается вывернуться у меня из руки.
«У тебя была собака?» – как-то спросила Аманда.
Сложный вопрос, если честно.
Один ответ, какой не был бы неверным, это да.
Другой ответ, какой, возможно, был бы более верным, это нет.
Нет, не было у меня собаки, Аманда.
Скорее собака нашла меня.
Если, сами понимаете, Роджер все время не был грибом.
Позвольте, я объясню.
Итак, как я разобрался с числами.
Понадобились вся ночь, два карандаша и несколько, казалось бы, беспочвенных предположений, Тэд, по-видимому, назвал бы их мыслительным экспериментом, а я скорее определил бы их как «что, если». Скажем, что, если это было бы верным? Что, если это на самом деле соответствовало бы действительности? Куда бы это нас привело? До чего мы смогли бы дойти, делая зараз всего один точный шаг?
