– Ты меня спрашиваешь, потому что я девушка?
– Это была просто клякса с ногами, – говорит ей Льюис.
Теперь она смотрит в сторону лестницы, на потолок, на котором ничего не происходит.
– Мои книги… – делает попытку Льюис, осознавая, что это уже не посещение библиотеки.
– Почему ты делаешь это здесь, возле дивана? – почему-то спрашивает она, снова подходит к нему и смотрит в упор своими жадными глазами. Растопыривает пальцы, показывает на контур вапити из липкой ленты и оставляет их растопыренными.
– Ты бы задала тот же вопрос, выбери я любое другое место, – отвечает Льюис, уходя от ответа.
– Но ты сделал это именно здесь, а не в другом месте, – возражает Шейни, на этот раз она не давит, а допытывается.
– Это глупо, – говорит он и садится на третью ступеньку лестницы. – Просто мне показалось, что я недавно что-то увидел.
Она откидывается на спинку дивана, не отрывая от него глаз, и спрашивает:
– Что именно?
– Это не так, как в книжках, – отвечает Льюис. – Когда ты… когда вроде видишь то, чего быть не должно.
– Например, вервольфа, роющегося в твоем мусоре? – договаривает она за него, берет с кофейного столика книжку, которую он сейчас читает, и показывает ему обложку, на которой… вервольф роется в мусорном баке, а вся дорожка усеяна отбросами.
Льюис кивает, его загнали в ловушку. Он прижал ладони ко рту, обдав их горячим дыханием.
Неужели он действительно вот-вот ей расскажет? Узнает ли эта крутая девчонка с работы то, чего не знает его жена?
Но она сумела закончить изображение оленихи на полу. Это что-то да означает. И… Льюис ненавидит себя за свои слова, за то, что так думает, но факт остается фактом: она из индейского племени.
Что еще важнее, она сама задает вопросы.
– Это произошло зимой, до того, как я женился, – говорит он. – За шесть… нет, за пять дней до Дня благодарения. В субботу перед Днем благодарения. Мы охотились.
– Мы? – уточняет Шейни.
– Парни, с которыми я вырос, – пожимает плечами Льюис, давая понять, что дело не в них. – Гейб, Рикки, Кассиди… Касс.
Шейни кивает, мол, пока все понятно, и опять бросает взгляд на фигуру из липкой ленты, которую они оба считают вапити, и Льюис продолжает рассказывать… исповедоваться, впервые высказывает все вслух, что должно означать: все это действительно произошло.
Та суббота
Небо плевалось твердыми маленькими снежками, которые все время застревали в девчоночьих ресницах Льюиса, которые он всегда считал нормальными.
– Ты накрасила ресницы, принцесса? – все равно сразу же спросил Гейб. – Стоит только глазом моргнуть, и все парни сбегутся к твоей двери?
– Кто бы говорил, – парировал Льюис, выпятив подбородок в сторону таких же заиндевевших ресниц Гейба.
За границей резервации люди всегда ошибочно принимали их с Льюисом за братьев. Гейб был всегда чуточку выше ростом, но во всем остальном – как две капли воды. Во времена Джона Уэйна
[17] их с Гейбом согнали бы вместе с другими индейцами и расстреляли из пулемета, они стали бы номерами 16 и 17 из сорока. Но Касс скорее принадлежал к типу индейца, сидящего перед хижиной, типу, скроенному для двадцатого века, может быть, он бы уже носил одну из первых моделей темных очков Джона Леннона. Рикки был вылитый Блуто
[18] из «Морячка Попая», только более смуглый; если поставить его перед камерой, то он мог надеяться сыграть только бессловесного индейца-головореза, никто не поверил бы, что он способен запомнить хоть половину реплики. Тем не менее в компании Льюиса, Гейба и Касса он был единственным, кому удавалось отрастить хотя бы половину бороды, если он выдерживал зуд первых дней и если у него в то время не было подружки.
– Какая-никакая, зато борода, – вот что он всегда говорил, поглаживая свои четырнадцать редких волосков на щеках, будто он Гризли Адамс
[19].
Гейб наклонился к Льюису, вытянул губы, как для поцелуя, и сказал:
– Немного заигрывания может сработать лучше, чем… – Но тут впереди возле грузовика Касс поднял левую руку, призывая их замолчать.
– Что тут у вас? – спросил Рикки, возвращаясь.
Он всегда уходил куда-то в сторону, уверенный, что они пропустили все стадо, что все вапити идут мимо цепочкой, вне поля их зрения, пригнув головы, чтобы их рога не выделялись на фоне снега.
– Ш-ш-ш, – прошипел Касс, опускаясь на колено, чтобы прочитать следы как настоящий индеец.
Следы.
Вапити рылись носами в полотне дороги, наверное они понимали, что некоторые грузовики возят сено, а груз сена никогда не доезжает до места целиком, и не без помощи высоких вапити, которые своими длинными шеями дотягиваются через борт грузовика и даже забираются под ящик с инструментами, чтобы подобрать все соломинки.
– Тяжелые ребята, – сказал Гейб, присел и сунул указательный палец в глубокий отпечаток копыта. У него был какой-то сложный метод определения веса самца: если палец погружается до второго сустава, то он весит столько-то, если еще на полсустава – столько-то, но Льюис в это никогда не верил.
– Говорил вам, что они здесь, наверху, – сказал Рикки, оглядываясь по сторонам, словно вапити могли обнаружиться у опушки, как глупые белохвостые олени, махать хвостами и наблюдать за ними.
«Здесь, наверху» означало не «высоко-высоко», где передвигаются на снегоходах или на конях, а на полпути туда, чуть ниже Бабба, по направлению к Утиному озеру. Так как надвигалась непогода, вапити должны были уже спускаться из леса, чтобы переждать большой снегопад. Замысел заключался в том, чтобы встретить их на полпути.
– Вот дерьмо, – произнес Касс, как обычно, и Рикки отозвался непременным уточнением:
– Бычье дерьмо, – тыча носком сапога в свежую черную кучу какашек, заостренных с одного конца, а не с обоих.
В девяти случаях из девяти это указывало на самца, не на самку.
– Они с нами играют, – заметил Гейб, поправляя ремень ружья на плече.
– Поймай меня, если сможешь, – сказал Льюис, а затем они выстроились в цепочку вдоль уходящих прочь следов и прошли по ним вниз по склону, еще ниже, до…
– Дерьмо, – произнес Касс, повернулся назад и пнул ногой снег.
– Они знают, – хихикнул пораженный Рикки.
