Она замирает, касаясь двери и глядя прямо перед собой.
— Знаешь, мы дружили с Линдси. — У нее по-прежнему этот жуткий, спокойный голос, словно она находится на расстоянии многих миль. — В детстве мы все делали вместе. У меня до сих пор сохранилось ожерелье дружбы, которое она подарила: сердечко, разломанное пополам. Если половинки сложить, получается «Лучшие друзья навсегда».
Мне не терпится спросить, что произошло, почему их дружбе настал конец, но слова по-прежнему стоят комом в горле. А еще я боюсь перебивать. Пока Джулиет со мной, она в безопасности.
— Это случилось перед тем, как ее родители развелись. — Джулиет бросает беглый взгляд в мою сторону, и он словно прошивает меня насквозь. — В то время она постоянно грустила. Я часто ночевала у нее дома, и ее родители так ужасно ругались, что нам приходилось прятаться под кроватью и обкладываться подушками, чтобы заглушить звук. Она называла это «строить форт». Она всегда искала во всем светлую сторону, сама знаешь. Но она плакала, и плакала, и плакала, когда считала, что я сплю. А еще ей начали сниться кошмары. По-настоящему страшные. Она с криком просыпалась среди ночи.
Джулиет снова смотрит на дверь и слегка улыбается. Как бы мне хотелось войти в ее воспоминания и увидеть то же, что видит она, исправить то, что сломано!
— И тогда Линдси стала писаться, понимаешь? Потому что между ее родителями все было так плохо. Конечно, она испытывала унижение и взяла с меня клятву молчать, пообещала навсегда прекратить со мной общаться, если я проболтаюсь. Мы просыпались по утрам, и некоторые подушки форта были влажными. Я притворялась, что не замечаю. Однажды утром я отправилась чистить зубы, и она сидела в ванне и терла подушку отбеливателем — у меня даже глаза защипало. Наверное, она полчаса ее терла. Подушка была безнадежно испорчена, вся в белых пятнах, а ее пальцы были опухшими и красными. Их разъело почти до крови. Но она словно не замечала. У нее была одна мысль: сделать подушку чистой.
Я закрываю глаза. Пол уплывает из-под ног. Я вспоминаю, как ворвалась в туалет «Розалитас» и обнаружила Линдси на коленях и комки еды в унитазе. Смесь стыда, ярости и вызова на ее лице.
— Однажды ссора так разгорелась, что мы даже сбежали из дому. Нам было всего семь или восемь лет, но всю дорогу ко мне мы прошли одни. Стоял довольно холодный март. Мы решили, что Линдси поселится в моей комнате. Я не собиралась никому говорить, только охранять ее и носить еду. В основном жевательный мармелад и «Сникерсы». В то время она любила шоколад и конфеты. И сладкое вообще.
Невольно я издаю полузадушенный писк. Не уверена, смогу ли слушать дальше. Я понимаю, что история Джулиет и ванная Кента — это альфа и омега всего случившегося, начало и конец.
Однако Джулиет продолжает вещать этим странным, размеренным тоном, будто у нас еще море времени.
— Разумеется, ничего не получилось. Мы поднялись ко мне в комнату, но тут же заспорили, кто будет спать на раскладушке, а кто на большой кровати, и мама услышала нас. Она перепугалась из-за того, что мы прошли всю дорогу одни. Орала и плакала, что нас могли украсть, убить или еще что. Помню, мне было ужасно неловко. — Джулиет разглядывает свои ладони. — Впрочем, это было ничто по сравнению с истерикой Линдси, когда мама заявила, что она должна возвращаться домой. В жизни не слышала, чтобы кто-то так громко вопил.
Джулиет молчит так долго, что я уже не ожидаю продолжения. Ее слова звенят у меня в голове, порхают с места на места и складываются в узор, как подсказки в головоломке. «Она всегда искала во всем светлую сторону… Наверное, она полчаса ее терла… Ее пальцы были опухшими и красными…» Я словно балансирую на грани понимания чего-то, что мне не слишком хочется знать. Комнатка кажется крошечной и душной. На грудь давит невыносимая тяжесть. Вот бы сбежать, выскочить за дверь, раствориться на вечеринке, выпить пива и забыть о Джулиет, забыть обо всем. Но я прикована к месту. Не могу пошевелиться. Передо мной встает бесконечная темнота моего сна. Только не это.
— Забавно, если подумать, — подает голос Джулиет. — Мы все делали вместе, Линдси и я. Мы даже вместе вступили в герлскауты. Это она придумала. Я вовсе не рвалась торговать печеньем, жечь костры и так далее. Мы отправились в поход в начале пятого класса. Разумеется, мы спали в одной палатке.
Я смотрю на руки Джулиет: они дрожат едва заметно, но быстро-быстро, словно крылышки колибри. Уголком глаза она замечает мой взгляд и опускает руки на бедра, грациозно, но безнадежно.
— Помнишь кличку, которую мне дали в пятом классе? Кличку, которой наградила меня Линдси? Мышка-мокрушка. — Она качает головой. — Эта кличка мне снилась, так часто я ее слышала. Иногда я забывала свое настоящее имя. — Джулиет поворачивается ко мне; ее лицо сияет, почти светится, блещет красотой. — Самое забавное, что я вообще ни при чем. Это Линдси напрудила в спальный мешок. К утру вся палатка пропахла. Но когда пришла мисс Бриджес с вопросом, что случилось, Линдси ткнула в меня пальцем и закричала: «Это она!» В жизни не забуду ее лица. «Это она!» Испуганное. Словно я — бродячий пес, который собирается ее укусить.
Я прижимаюсь к двери. Хорошо, что есть надежная опора. Разумеется, это чертовски похоже на правду. Теперь все понятно: злоба Линдси; то, как она всегда держала пальцы крестом, чтобы отпугнуть Джулиет Сиху. Она не ненавидит ее. Она боится ее. Джулиет Сиху, хранительницу самого старого, возможно, самого ужасного секрета Линдси.
И все теперь кажется нелепым, случайным. Кто-то взмывает вверх, а кто-то несется по спирали вниз — бессмысленно, наугад. Так же просто, как оказаться в удачном месте, или в неудачном месте, или как вам больше нравится. Так же просто, как однажды днем на вечеринке у бассейна захотеть диетической пепси и быть подхваченной ветром; так же просто, как сказать «нет».
— Почему ты промолчала? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ; получается хрипло, оттого что я сглатываю слезы.
— Она ведь была моей лучшей подругой, — пожимает плечами Джулиет. — И постоянно грустила в то время. К тому же я надеялась, что все наладится.
— Джулиет… — начинаю я.
Она встряхивает плечами, будто сбрасывает груз беседы, груз прошлого.
— Теперь уже неважно.
После этой фразы она дергает ручку и выскальзывает за дверь.
— Джулиет!
У двери собралась толпа, и когда я выхожу, меня сразу сносят к стене — две одиннадцатиклассницы дерутся из-за очереди и пьяно вопят. «Я первая пришла!» — «Нет, я!» — «Ты вообще только что пришла!» Несколько человек бросают на меня косые взгляды, затем мимо пролетает Бриджет Макгуир с красным, пятнистым лицом в потеках слез. При виде меня она всхлипывает: «Ты…», но осекается, ныряет мимо одиннадцатиклассниц и запирается в ванной.
— О господи, опять! — возмущается кто-то.
— Я сейчас описаюсь, — стонет одиннадцатиклассница, скрещивая ноги и подпрыгивая на месте.
Алекс Лимент следует за Бриджет по пятам. Он пробивается к двери ванной и колотит по ней, призывая Бриджет. Я по-прежнему стою у стены, прижатая толпой, парализованная тем, насколько все неправильно. Однажды я слышала, что когда падаешь в холодную воду, то тонешь не сразу. Холод сбивает с толку, заставляет думать, что верх — это низ, а низ — это верх, и ты плывешь, плывешь, плывешь что есть сил, но не в ту сторону, а прямиком на дно, в объятия смерти. Вот что я чувствую — что весь мир перевернулся.
