Джулиет Сиха.
В ежегоднике за второй класс Линдси на коленях в переднем ряду. Джулиет Сиха снова рядом с ней.
В ежегоднике за третий класс между Джулиет и Линдси несколько страниц. Линдси училась в классе мисс Дернер (вместе со мной; в том году она придумала шутку «Угадайте, что такое: красно-белое, чудное?»). Джулиет попала в класс доктора Кузмы.
Разные страницы, разные классы, разные позы — Линдси сжимает руки перед собой; Джулиет немножко клонится набок, — и все же девочки похожи как две капли воды в одинаковых нежно-голубых футболках «Пти Бато» и парных белых капри чуть ниже колен; их светлые блестящие волосы аккуратно разделены на прямой пробор, на шеях блестят тонкие серебряные цепочки. В том году было круто одеваться одинаково с подругами — своими лучшими подругами.
Тяжелыми, непослушными пальцами я поднимаю ежегодник за четвертый класс; по телу пробегает озноб. Нас обложке — большой цветной рисунок нашей школы в неоново-розовых и красных тонах. Наверное, работа учителя рисования. Я не сразу отыскиваю класс Линдси, но едва мне это удается, как сердце начинает учащенно биться. Она снова широко улыбается камере, словно говорит: «Тебе не изуродовать меня». Рядом Джулиет Сиха. Хорошенькая, счастливая, лукаво улыбающаяся, как будто у нее есть секрет. Я щурюсь, разглядывая крошечное смазанное пятнышко между ними. Кажется, их указательные пальцы сцеплены.
Пятый класс. Я легко нахожу Линдси. Она стоит впереди всех, посередине класса миссис Краков. Ее широкая улыбка напоминает оскал. Поиски Джулиет занимают больше времени. Я листаю страницу за страницей, затем начинаю сначала и наконец замечаю ее в правом верхнем углу, зажатую между Лорен Лорнет и Эйлин Чо, чуть позади, как будто ей хочется выпасть из кадра. Ее лицо скрыто завесой волос. Лорен и Эйлин отшатываются друг от друга, словно боятся, что их сочтут подругами, словно каждая опасается, что у другой заразная болезнь.
Пятый класс: год похода герлскаутов, когда Джулиет описалась в спальный мешок и Линдси прозвала ее Мышкой-мокрушкой.
Осторожно, в правильном порядке я убираю ежегодники на место. Мое сердце бешено выстукивает неукротимый барабанный ритм. Мне хочется поскорее убраться из подвала. Я выключаю свет и ощупью поднимаюсь по лестнице. Темнота кишит тенями и формами; к горлу подступает ужас. Если я обернусь, то наверняка увижу, как она, спотыкаясь, бредет ко мне и простирает руки. Вся в белом, с окровавленным, разнесенным в клочья лицом.
Она ждет меня наверху: видение, ночной кошмар. Ее лицо — провал — скрыто в тени, но я знаю, что она наблюдает за мной. Комната кренится; я хватаюсь за стену, чтобы не упасть.
— Что случилось? — Линдси делает еще один шаг в коридор; теперь ее черты хорошо видны в лунном свете. — Почему ты так смотришь?
— О боже. — Я прижимаю руку к груди, пытаясь унять сердцебиение. — Ты напугала меня.
— Что ты делала внизу?
Ее волосы растрепаны; в белых шортах и топике она напоминает привидение.
— Ты дружила с Джулиет. — Я словно упрекаю. — Ты дружила с ней много лет.
Сложно сказать, какого ответа я жду, но Линдси на мгновение отводит глаза.
— Мы не виноваты. — Она словно бросает мне вызов: посмей возразить! — Джулиет попросту полоумная. Тебе это известно.
— Верно, — соглашаюсь я.
Судя по всему, Линдси не слышит меня, ее речь внезапно становится быстрой и настойчивой.
— И ходили слухи, что ее отец типа алкоголик. Вся ее семейка чокнутая.
— Ага.
Минуту мы стоим в тишине. Мое тело кажется тяжелым, бесполезным, как бывает во сне, когда нужно бежать, но не можешь. Через некоторое время до меня доходит, и я поправляю:
— Была.
Хотя мы молчали, Линдси резко вдыхает, как будто я перебила ее посреди долгой речи.
— Что?
— Была полоумная. Теперь она никакая.
Повисает пауза. Я прохожу мимо Линдси в темный коридор и отыскиваю дорогу к дивану. Забираюсь под одеяла, и вскоре она присоединяется ко мне.
Вряд ли мне удастся заснуть. Я вспоминаю, как в середине одиннадцатого класса мы с Линдси сбежали из дома посреди недели — во вторник или четверг — и колесили по округе, потому что не нашли другого занятия. В какой-то момент она затормозила на Фэллоу-Ридж-роуд и выключила фары в ожидании, когда другая машина двинется в нашу сторону по узкой односторонней улочке. Наконец она врубила мотор и фары и рванула навстречу. Фары выросли до размера солнц; я вопила изо всех сил, уверенная, что мы умрем, а Линдси крепко держалась за руль и перекрикивала меня: «Спокойно, они всегда сдаются первыми». Разумеется, она оказалась права. В последнюю секунду чужая машина резко свернула в канаву.
С этой мыслью меня затягивает в сон.
Во сне я падаю сквозь темноту.
Во сне я всегда падаю.
Глава 4
Еще до того как я просыпаюсь, будильник оказывается у меня в руках, и я открываю глаза в тот же миг, когда часы летят в стену, издают прощальный вопль и разбиваются вдребезги.
— Ух ты, — восторгается Линдси, когда я сажусь в машину через пятнадцать минут. — Что, в квартале красных фонарей открылась вакансия, а я не в курсе?
— Заткнись и поезжай.
Мне с трудом удается выносить ее вид. Из моих пор сочится ярость. Она фальшивка: весь мир — фальшивка, один большой и блестящий обман. И расплачиваюсь за это почему-то я. Это я умерла. Я попала в капкан.
Знаете что? Так нечестно. Линдси водит как в «Большой автокраже». Она вечно изобретает способы кого-нибудь унизить или нагадить и вечно всех критикует. Скрывая, что дружила с Джулиет Сихой, она издевалась над ней столько лет. Я ничего не делала, только повторяла за Линдси.
— Смотри замерзнешь, — предостерегает она, выбрасывая окурок и поднимая окно.
— Спасибо, мамочка.
Я опускаю зеркало — проверить, не размазалась ли помада. Я подвернула юбку пару раз, так что она едва прикрывает задницу, когда я сижу, и нацепила пятидюймовые платформы, купленные в шутку в компании Элли в магазине, который, на наш взгляд, годится только для стриптизерш. Топик с мехом я оставила, но добавила ожерелье со стразами, тоже приобретенное в шутку как-то на Хеллоуин, когда мы все оделись медсестричками-нимфоманками. Крупные сверкающие буквы складываются в слово «шлюха».
Плевать. Пусть все смотрят на меня. Сейчас я способна на все, что угодно: дать кому-нибудь в морду, ограбить банк, напиться и натворить глупостей. Вот единственное преимущество смерти. Никаких последствий.
Линдси не замечает моего сарказма или не обращает на него внимания.
— Странно, что родители выпустили тебя из дома в таком виде.
— Они и не выпустили.
Что еще испортило мне настроение, так это десятиминутная перебранка с матерью перед тем, как я выскочила из дома. Даже когда Иззи спряталась у себя в комнате, а папа пригрозил запереть меня до самой смерти (ха!), слова продолжали вылетать из моего рта. Орать было так приятно, как отдирать корку с царапины, чтобы снова потекла кровь.
