***
Дни проносились один за другим, все между собой похожие. На следующий день Вадим сообщил, что отец жив. Как, впрочем, и Полина, и Максим. Молчание в трубке продлилось секунды, а потом он все же задал мне вопрос, которого я боялась.
— Зачем?
Одно это слово повергло меня в пучину страха. Я отключила телефон.
Что мне ему ответить? Что? И вообще, зачем отключила телефон, ведь можно было сказать, что я ничего не знаю. Я зашла в комнату и упала на кровать. Глаза защипало от слез. Я уже и сама была не рада тому, что отправила эти фотографии.
«О чем ты говоришь, ты же хотела их отправить, вот и отправила. Хотела наказать Полину? Наказала», — возмущался внутренний голос, и я понимала, что он прав.
Мать звонила регулярно. Видимо, Вадим ей сообщил. Обещала, что скоро приедет, и просила, чтобы я потерпела еще немного. Ко мне каждый день приходили и гувернантка, и повар. Я с ними почти не общалась. Как и не ела то, что они готовят. Вадиму предложила, чтобы от повара отказался, на что он ответил: «Кто нанимал, тот пусть и отказывается». Благо женщина оказалась понятливая, готовила совсем немного, и все же пару раз пыталась выспросить у меня, есть ли блюда, которые я люблю. Но я отмахивалась от нее постоянно, и в мою сторону перестали звучать вопросы. Я была словно приведение в этой большой квартире, и только одиночные звонки от Вадима и матери не давали почувствовать себя брошенной и забытой.
***
Я одеваюсь и выхожу на улицу, встречаться с Полиной совсем не хочется. Тем более, чувство вины разрастается во мне с каждым днем. И этими фото я совсем не наказала их, как думала изначально. Этими фото я наказала только отца, который скорее всего на всю жизнь останется инвалидом. Вадим огорошил меня этим заявлением несколько дней назад. Позвал с собой поехать к нему в клинику, но я, как последний трус, спряталась за отговорками, отказалась. По голосу парня почувствовала, как в нем скользнуло непонимание, но не могла пересилить свой страх посмотреть в глаза человеку, родному человеку, что будет прикован к инвалидному креслу.
Пусть он плохо поступил с матерью, но меня-то никогда не обижал. А я… Горький ком перехватил горло. Пришлось прокашляться. Телефон пиликнул в руках. Посмотрела на экран. Вадим прислал смс о том, что уже подъезжает. Я села на кованую лавочку возле подъезда элитного многоэтажного дома. Решила все-таки подождать его. Сколько можно бегать? Нужно посмотреть проблеме в лицо. Ведь понимала своим умом то, что во мне разрастается какая-то пустота, и я хочу укрыться внутри нее, не пускать туда никого. И это меня пугало. Я боялась саму себя. Я боялась пропасть в себе.
— Привет, — раздалось позади меня.
Я повернула голову. Вадим, как всегда, выглядел шикарно. Пиджак и брюки в спортивном стиле и искусственно наведенный беспорядок на голове делали его образ более молодежным, вот только очки, которые он сейчас снял, потирая переносицу, придавали ему более представительный вид.
— Привет, — охрипшим от волнения голосом проговорила я.
— Я просто подумал, что ты не захочешь встречаться с Полиной, — в его голосе чувствовалась усталость, — вот и предупредил, что она приезжает. Хотя мне действительно хотелось бы поговорить с ней наедине.
— Ты когда поедешь к отцу? — задала я тот вопрос, который у меня крутился на языке.
Парень настороженно посмотрел в мои глаза.
— Хочешь поговорить с ним? — поинтересовался он.
— Угу, — кивнула я в ответ и опустила глаза, чтобы он не видел, что сейчас творится у меня внутри.
— Давай поедем завтра, — предложил он. — Сегодня у меня уже нет времени, — он выдержал паузу, я в это время молчала. — Пойдет завтра?
— Угу, — опять кивнула я головой, будто китайский болванчик. Ткни пальцем и получишь лишь согласные кивки.
— Хорошо, — выдохнул Вадим и опустился рядом. — Тогда, как мы с ней закончим, я тебе наберу, и можно съездить куда-нибудь перекусить, а то я голодный, как волк.
— Согласна, — я поднялась с лавочки. Нет сил выносить его участливый тон по отношению ко мне. — Я пойду, — демонстративно вставляю наушники и разворачиваюсь, чтобы уйти.
Вадим ловит меня за руку. Поднимаю на него глаза.
— Ты правильное приняла решение, — тихо говорит он. — Горжусь тобой.
— Спасибо, — опять глаза защипали слезы.
Вадим отпускает мою руку, и я быстрым шагом пересекаю стоянку.
По щекам текут слезы. Смахиваю их тыльной стороной ладони. Делаю большой круг и возвращаюсь обратно к воротам. Прохожу через пост охраны и застываю на месте, когда узнаю знакомую фигуру, застывшую на кованой лавочке возле моего подъезда. Делаю шаг в сторону небольшого зеленого островка, что располагается в нашем дворе, и прячусь на низенькой деревянной лавочке под низкорослой ивой, что раскинула свои ветви над искусственным прудиком. Смотрю, как Максим достает сигарету и закуривает. Сердце ускоряет ритм, заставляя и пульс ускориться, и теперь он бухает у меня в ушах. Каждое движение его рук ловлю, словно умирающий от жажды человек ловит капли дождя, стараясь не пропустить не одной и утолить наконец-то жажду. Я наблюдаю за ним, как преступница. Понимаю, что больше никогда его не увижу, лишь только его образы, что навсегда засели в моем сердце, будут время от времени будоражить его. Я даже не знаю, что это? Любовь? Но мне не с чем сравнить, потому что я не любила ни разу. А может, это больная любовь? Та, которой поклонницы любят своих кумиров?
Но моим вопросам и догадкам не суждено получить ответов. Максим докуривает сигарету и достает вторую. По его нервным движениям вижу, что Максим волнуется, видимо то, что его оставили здесь, не нравится ему.
Докурив вторую сигарету, он все-таки встает с лавки и направляется к подъезду. Дверь открыта. Странно. Никогда не замечала, чтобы подъездную дверь оставляли открытой. Я притихла на лавочке. Через пятнадцать минут на улицу выходит Вадим. Его лицо при этом не выражает никаких эмоций. Он достает телефон, и я, не дожидаясь его звонка, выхожу к нему на встречу. Быстрым шагом пересекаю парковку.
— Давно здесь сидишь? — прищурив глаза, спрашивает парень.
Я не отвечаю на вопрос, только плотно сжимаю губы.
— Ладно, пошли. По дороге расскажешь.
***
— Папа, прости меня! — я заливала больничную рубашку отца слезами. Старалась сдержаться, но не могла.
Как только мы зашли с Вадимом в палату, и я увидела отца, на меня навалилось ледяной волной осознание того, что я наделала. Отец лежал на кровати весь в каких-то проводках, и от его былого горящего взгляда осталась только серая пустота. Волосы, как мне показалось, вообще стали белыми, я сглотнула ком. Вадим, прокашлявшись, сказал, что ему нужно поговорить с врачом, и вышел, а меня прорвало.
— Котя, ну что ты так убиваешься? — гладит папа меня по голове. — Все будет хорошо, вот увидишь, — а в голосе ни капельки уверенности.
