Из этого ступора меня вывел только невнятный звук какой-то возни в дальнем от меня конце коридора. Шепот. Влажное шлепанье. А после резкий, хватающий за сердце женский крик!
Ледяным ветром дунуло в затылок, сделалось трудно дышать.
Хруст и плеск. Крик и вой. Звон и грохот опрокидываемой мебели. Все эти звуки, многократно усиленные эхом, обрушились на меня, толкнули в спину, бросили на колени.
Псих за дверью наконец увидел меня, дико заорал и начал колотиться о дверь. В стекло брызгала кровь, ручка бешено вертелась, сыпалась штукатурка. Где-то в других палатах тоже закричали, проснулись.
Наконец я обернулся. И то, что я увидел, заставило меня прижаться к стене.
Там, где когда-то был теплый свет, другой мир, жаркий костер, теперь было темно. Глухо и пусто. Как бывает на залитом водой пепелище. А вдоль коридора кто-то двигался. Неровно, хромая и поскальзываясь, волоча за собой какой-то мешок. Вот фигура миновала лестничный пролет, сделала шаг дальше, но мешок зацепился за угол. Человек дернулся, потянул. Затем, на удивление домашним движением, ткнул пальцем в выключатель.
Вспыхнувший свет заставил меня зажмуриться. Но не от яркости ламп.
Я не хотел видеть.
Там, привалившись к косяку, стоял Гоша. В руке его был зажат изогнутый инструмент, вроде пожарного багра, только короткий. Ноги были по колено в крови. Руки, грудь и лицо залиты сплошным потоком красного. И только глаза выделялись на этом страшном фоне. Двумя черными провалами. Черной пустотой глядел он перед собой. И я узнал эту тьму и этот холод.
Выли в моей голове «гости». Колотились больные в двери палат. Кровь заливала пол. А я все никак не мог оторвать взгляд от того, что тащил за собой тот, кто когда-то был Гошей, добрым, большим и сильным медбратом. Две стройных ноги высовывались из-под истерзанного больничного халата. Странно чистые, белые ноги на фоне кровавого хаоса казались чем-то нездешним, чуждой деталью, прилепленной на картинку каким-то шутником-идиотом. Чистые, белые ноги из неузнаваемого мешка с кровавым мясом.
Меня начало рвать, и я упустил тот момент, когда Гоша двинулся на меня. Он оставил тщетные попытки вытащить багор из тела медсестры и пошел на меня так, с голыми руками.
Каким образом оказался на окне? В памяти остался только толчок ногами и тоскливые провалы Гошиных глаз за оконным проемом, уходящим вверх. Потом хруст ветвей, тугой удар по почкам. Меня перевернуло и со всей дури припечатало о землю. Запах свежей травы. Песок на зубах. Может быть, я даже потерял сознание, но не надолго.
И бежать.
Бежать.
* * *
В подвале общежития я прятался уже второй день. Из прохудившихся труб сочилась вода. Есть не хотелось. Гости молчали. Мне казалось, что все они прислушиваются, вместе со мной, к крысиной возне, к звуку капель, шуму, иногда доносившемуся с улицы. К мутному и загаженному окошку я не подходил. Боялся. После больничного кошмара мне хотелось шарахаться от любого подозрительного движения, от любой тени. Подвал казался местом надежным. В вялотекущей истерике я называл его своей крепостью. Гладил стены, прижимаясь к их сырости щекой. Кажется, не спал. Так, бредил с открытыми глазами, постоянно вздрагивая.
На пятый день голод выгнал меня из каморки, где я сидел.
Главной целью была еда.
Разворошив несколько мусорных бачков, мне удалось обнаружить только обертки, грязные бумаги, окурки, несколько бутылок с чем-то мутным на дне. Ничего съедобного.
Несмотря на голод, я ощутил что-то вроде удовлетворения. Желудок сводило и дергало немилосердно, но я услышал легкий вздох облегчения и понял: если бы на дне мусорного бачка оказался заплеванный бутерброд, мне было бы значительно труднее. От проблемы выбора. От необходимости переломить в себе остатки интеллигентской брезгливости. От животного желания жрать.
– Идиот, – прошипел я. – Идиот. Сдохнуть от голода для него более чисто, чем отбросами питаться. Идиот.
Содержимое следующего бачка заставило меня вздрогнуть.
Гамбургер. Почти целый, с приклеившимся к булке окурком. Из-под бумаги высовывается зеленый листик салата.
В животе сладко заурчало. Я начал оглядываться по сторонам, не видя ничего, кроме этого зеленого листика. Меня охватило непонятное волнение.
– Бери, чего ждешь? Типа новенький? – хрипло спросили из-за спины.
Я дернулся, отскочил от перевернутого бака как ужаленный.
– Чего распрыгался? Бери, раз, в общем, нашел, бери. Только мусорки не переворачивай в следующий раз, всех замажешь. – Передо мной стоял тощий, закутанный в грязный ватник бомж. – Мусорить нельзя. Дворники за это вставят, в общем. Или из подвалов гонять начнут. Ну, чего встал?
Он был худ, лыс, дышал тяжело, с присвистом, в руке держал сумку, доверху набитую синими и зелеными пивными стекляшками.
– Ты откуда? С больницы сбежал, что ль?
Я испуганно запахнул халат.
– Нет, я… – В голове было пусто. – Я… Ну, типа выгнали меня. В общем.
– Понятно, – успокаивающе покачал головой бомж.
– Так?.. – сказал я с вопросительной интонацией, указывая на валяющийся на земле гамбургер.
– Бери, бери давай. Не стесняйся, в общем. Нашел так нашел. Никто отбирать не будет. Если захочешь поделиться, то… Меня Григорием зовут.
Через два часа, притащив в подлестничную каморку, где обитал мой новый знакомый, две полные сумки бутылок, мы пили еще достаточно крепкий чай из старых пакетиков. Григорий оказался мужиком вполне неплохим и в известной степени гостеприимным. Лишних вопросов старался не задавать, но много говорил сам. От тепла и подзабытого ощущения сытости перед глазами все плыло.
– С дворниками, в общем, лучше не ссориться. Они могут ментам сдать или выгнать. В общем, не ссориться. Если попросят, то помочь там. В общем. Подмести там или принести. – Григорий ожесточенно чесался. – Искусали меня. Блохи тут, в общем.
Над головой кто-то грузно протопал. Я вздрогнул и поднял голову. В глаза полетели пыль и частички грязи.
– Жильцы, – пояснил Григорий. – Это отдельная статья. С ними, в общем, лучше не сталкиваться. А то… Неприятно им, в общем. Сам понимаешь. Хотя с местными у меня нормальные отношения. И с дворниками, и с жильцами, в общем, ничего. Я тут вроде сторожу подъезд. Типа собаки, в общем.
Я молчал. Мой опыт подвальной жизни ограничивался пятью днями ужаса, и рассказать ему было нечего.
– А еще у меня была, в общем, подруга. Чуть не поженились, честно. Но вот не сложилось. В общем, разбежались. Да. Я-то тут уже лет семь, наверное, в общем, сижу. Старожил, можно сказать.
– А раньше кем был? – спросил я и подумал, что зря. Наверное, не стоило.
– А кем только не был, – невозмутимо ответил Григорий. – И работал, и жил вроде ничего. Но вот как-то не пошло, в общем. Тут понимаешь, какое дело, никому ведь и не интересно вроде, как ты сюда попал. Попал и попал, в общем. Понимаешь?
