Повинуясь импульсу, я схватился покрепче за дверную ручку и потянул ее вверх.
Человек с той стороны прижался к стеклу и надавил на рукоять всем весом. При этом он стал облизывать прозрачный пластик и что-то мычать… Превозмогая рвоту, я увидел красные дорожки, что оставались от его языка.
Терпеть больше сил не было, к тому же сумасшедший оказался силен, и ручка в моих ладонях почти совсем достигла нижнего положения. Не отдавая себе отчета, я кинулся на лестничную клетку, бросив дверь на произвол судьбы. Однако бояться было нечего. Палата оказалась заперта. Уже с лестницы я увидел, как бешено дергается дверная ручка и как скрюченные пальцы царапают скользкий пластик окошечка.
Послышался неясный шум. Кто-то шел по коридору.
Задерживаться на втором этаже явно не стоило.
К вечеру я обладал всей информацией, необходимой для побега. В этот вечер дежурила все так же влюбленная парочка, Светка с Гошей, это обеспечивало необходимую пассивность медперсонала. Закуток уборщицы располагался на нашем этаже и не запирался никакими замками. В этой каптерке находились резиновые безразмерные бахилы и парочка синих халатов. Этого в принципе должно было хватить для маскировки пижамы. Веревку я предполагал связать из простыней, для чего незаметно прихватил парочку во время смены белья.
Большего для побега, по уверениям Петра, мне потребоваться было не должно.
– Убежать можно вообще и без этого всего. И даже без окна. Главное в этом деле желание. А все остальное ерунда. Главное – бежать. – С приближением ночи Петя стал очень активным. Он все время что-то говорил, сообщал неизвестные детали собственной жизни, рассказывал, как и откуда ему удавалось сбежать. Насколько я понял, всю свою жизнь Петр только и делал, что бежал. От людей, от города, от страха, только вот от себя, по его же собственным словам, убежать не смог.
Я покинул палату легко. На нашем этаже не было действительно серьезных запоров, потому что не было буйных больных. Вовка оттягивал дверь в сторону, а я подналег на створку плечом. Косяк хрустнул, железный язычок замка противно скрипнул, и дверь распахнулась в темноту коридора.
– По-моему, ты псих, – сказал Вова, нервно выглядывая наружу.
– По-моему, ты тоже. Ладно, держи таблетки. Скажешь…
– Знаю, знаю. Не в первый раз. Слопал снотворное, всю ночь спал как убитый, ничего не помню, подозрительного не замечал. Ты когда наружу выберешься…
– Помню. – Я похлопал по карману, в котором лежала записка, которую я должен был отнести по определенному адресу. Вовчику было что сказать тем, кто снаружи. – Ну, удачи тебе.
Я протянул руку.
– Через порог… – досадливо поморщился Вовчик и сделал неловкий шажок в коридор. Будто украл. – Удача тебе самому понадобится. Все.
– Пора, пора, – напомнил о себе Петр.
Я побежал по коридору.
Каптерка. Лестница. Второй этаж.
Я осторожно выглянул в приоткрытую дверь. Комнатенка, где проводили время дежурные, находилась в противоположном конце коридора. Прямоугольник света, из-за стены которого доносилось позвякивание и чьи-то приглушенные голоса. Все, кто остался на ночь в больнице, сошлись в одном месте и старались, в меру своих сил, скрасить тоску ночного дежурства.
Я сделал было шаг, но тусклая искорка, горевшая около окна, привлекла мое внимание. Искорка вспыхнула, загорелась ярче, потом чуть пригасла и укуталась клубами синеватого дыма. Приглядевшись, я увидел силуэт курящего. Кажется, это был сам Гоша. Серый в темноте халат медбрата скрадывал мощь его фигуры, но рост и общая комплекция не оставляли сомнений.
– Гоша, – позвал голос из-за стены света. – Где ты там? Иди сюда.
Разговоры. Смех. Треньканье стекла о стекло. Звук наливаемой жидкости.
До моего обострившегося от волнения слуха донесся выдох и шипение сигареты. Последняя затяжка. Затем красный огонек прочертил дугу за открытым окном. Гоша захлопнул створки, повернул и сразу вытащил из паза шпиндель. По коридору плыл тревожный запах сигарет.
Наконец медбрат нырнул в полынью света, вызвав, как камень, брошенный в воду, вызывает круги, смех, новые голоса, неразборчивое бормотание.
Это было окно в другой мир, совсем не тот, в котором жил я. Меня тянуло туда, хотелось войти в этот желтый, теплый свет, сказать какую-нибудь глупость, вроде «Вот и я». Сесть за стол, где уже готов стакан с чем-то жгучим и где чай сбивает с ног, а коньяк бодрит. И нет душка разложения пополам с отложенной смертью богемных вечеринок. В этом мире есть будущее, есть любовь и никто не боится жить и чувствовать.
Лежать в темноте коридора и жадно впитывать этот свет, этот звук и этот запах. Вечно лежать. Так бездомная псина смотрит на костер ночного пикника. Где весело и вкусно, где тепло и не страшно, где могут погладить по холке и поделиться. Нужно только перешагнуть через круг, очерченный светом. Нужно только сделать этот шаг.
Я двигался по коридору спиной вперед. Глядя, как удаляется от меня удивительное сияние, как оно становится все дальше и слабее. Я грязная и ободранная дворняга. Мой дом темнота. Зачем мне портить свет собой?
Около нужного мне окошка было как-то особенно темно, и сейчас это меня только радовало.
Выбить окно, не производя лишнего шума, оказалось довольно просто. Однако с тем, чтобы забраться под самый потолок, возникли проблемы. Простое упражнение, вроде подтягивания, оказалось трудновыполнимым. Я елозил по окрашенной в блекло-зеленый цвет стене, подпрыгивал, испуганно замирая после каждой неудачной попытки.
Содранные локти начало печь, когда справа сзади послышался шорох. Мне показалось, что я прикипел к месту, медленно погружаясь в клейкую массу, вроде янтаря. Не повернуться, не вздохнуть. За моей спиной кто-то был. В тишине ночной больницы раздавалось шипение, какой-то скрип. Чувствуя, как волосы на спине встают дыбом, я медленно, преодолевая сопротивление внезапно загустевшего воздуха, обернулся.
Там, в окошке ближайшей палаты, на меня смотрело чудовище. Распахнутые ноздри, рот-пьявка, острые сколы зубов и выпученные глаза дополнялись паром, который вырывался изо рта монстра. Только огромное усилие воли помогло мне справиться с подступающей истерикой и понять, я буквально заставил себя понять, что это обычное человеческое лицо, только плотно прижатое к стеклу изнутри палаты. Давешний псих, разбуженный моими метаниями, старался рассмотреть что-либо в темноте коридора. Замерев, я смотрел, как со скрипом и шуршанием он елозит по стеклу.
Мои ноги сделались ватными. С неожиданной ясностью я осознал, что не смогу совершить побег. Что меня вернут в палату. Накачают дурью по самые брови, и я закончу свою жизнь таким, как он. На «тихом» этаже. В безнадежной тоске разглядывая ножку кровати и бросаясь на стены в полнолуние.
Кажется, в этот момент со мной говорил кто-то из моих «гостей», они убеждали, пытались меня растормошить. Но я все смотрел на этот прилипший к стеклу кошмар, на кровавые полоски, что оставляют расплющенные ноздри, на сломанные зубы, на темноту глаз…
