В моей голове жутко, на одной ноте выли три человеческих голоса. Выли от страха, который я мог понять только едва-едва. Мой собственный ужас был только жалким эхом того, что сейчас испытывали мои соседи, потому что наш опыт разнился. Я только видел, а они… они были там. Теперь мне это было понятно. Именно сейчас я осознал, что имел в виду дядя Дима, когда говорил «там». Всего три буквы… Там.
Еще шаг. И еще. Мир вокруг потерял свои цвета. Даже в ночи, оказывается, масса цветов, оттенков. Но сейчас они все пропали, выцвели.
У моей вытянутой руки пальцы скрючены, как когти.
Я не должен был видеть этого. Я не должен был знать об этом. Я и не желал никогда…
Дверь открывалась в коридор. Чтобы взяться за рукоятку и закрыть ее, мне надо было пересечь порог. Пусть рукой. Но все же… Погрузить руку туда было едва ли не выше моих сил.
Я зажмурился. Глубоко втянул воздух.
А когда наконец открыл глаза… Моя рука крепко сжимала холодную латунь дверной ручки.
– Леха, ты чего? – испуганно спросил за моей спиной Вовчик. – Ты чего, прям так бежать собрался?
– Бежать, – повторил совсем неслышным эхом Петр.
– Бежать, – прошептал я.
Утро было обычным, банальным. Восход солнца я встретил стоя у окна, рассеянно рассматривая заснувшего наконец Вовчика. Самому мне спать не хотелось, но организм работал явно на пределе. Все вокруг меня было словно залитое в прозрачное, хрупкое стекло. Любые движения воспринимались через его призму словно искажения в статическом изображении, когда движется не объект наблюдения, а сам наблюдатель и свет преломляется в стеклянных гранях, заставляя предметы переливаться, менять форму, двигаться. Призраки действия, обман. Мне казалось, что все вокруг не настоящее. Реально только стекло, в котором я застрял, как муха в янтаре.
Соседи молчали, переживая ночное происшествие.
– Петя, – тихонько позвал я. – Откликнись, Петя…
Молчание. Ни одна мысль не шевельнется в колодце моей головы.
– Петр… Ты здесь? Отзовись…
– Тут, – прошелестел Петр.
– Бежать надо, Петр, – прошептал я. – Бежать надо. Помоги мне, а?.. Поможешь?
Снова молчание. Тишина. Только тени слов отражаются от стенок темного колодца.
– Бежать надо. Бежать. Помоги мне.
Я никогда ни о чем не просил своих соседей. Они жили со мной рядом. Я привык к ним. Воспринимал их уже как часть себя, моя болезнь, проклятие. Они иногда советовали мне что-то, полезное, глупое, часто просто ненужное. Спорили, обсуждали. Я не просил их ни о чем. Но сейчас, каким-то дополнительным, звериным чутьем я понимал, что без их поддержки мне из этого не выбраться. Никогда. Без их помощи я так и сгину. Там. Пропаду, растворюсь, превращусь в одно из тех умирающих, разлагающихся слов.
– Помоги мне… – Я шептал, как молитву. – Помоги мне.
Человек молится. К кому обращается он? Чего хочет?
Если человек создан по образу и подобию Бога, то чего же желает он, человек, от Господа, когда молится? Где тот, кому обращена молитва?
Помощи ждать мне было неоткуда. Кем бы ни был Всевышний, ему было безразлично мое существование. Так кого же я молил о помощи? Самого себя? Того, кто находится во мне?
Может быть, прав был тот, кто говорил о богах, спящих в человеке?
– Бежать, – повторяет, как эхо, Петр. – А от себя-то не убежишь… Не убежишь. А надо ли?
– Помоги мне…
– Я помогу, – непривычно решительно отвечает мне Петр. – Я помогу. Ты будешь делать то, что я говорю, и все будет нормально.
– Хорошо.
В тишине коридора забряцала ведрами уборщица Валя.
Во время обеда меня занесло на второй этаж.
– Быстрее. Быстрее… – подгонял меня Петр. – Вот туда, в конец коридора.
Второй этаж был совсем плохой. Тут находились безнадежные. Даже наш Ленечка, клинический дебил, подавал больше надежд, чем те, кто находился за этими дверями. Тут тихо помирали, находясь в своих мирах, застрявшие в темнице собственной головы, не имея ни возможности, ни надежды, нет, не на выздоровление даже, просто на какой-то пусть призрачный, но лучик света из мира людей. В коридоре было тихо. Все больные с других этажей никогда не забредали сюда, на второй. Чувствовали, боялись. Даже у меня по спине прокатывались мурашки. От тишины.
Дежурных не наблюдалось. Только где-то в конце коридора маячила фигура уборщицы, беседующей о чем-то с двумя санитарами.
– Быстрее к окну, – скомандовал Петр. – Посмотри…
Я подпрыгнул, ухватился пальцами за маленький подоконничек, подтянулся. Получилось с трудом. Тело, разбалованное отсутствием физической подготовки, повиновалось слабо.
Стекло царапали ветви березы. Шпиндель был выдернут, а отверстие густо закрашено белой краской. Проем окна располагался под самым потолком, само окошко было маленьким, узким, предназначенным, скорее всего, для проветривания.
– Единственное окно во всем здании без решетки, – резюмировал Петр. – Очень хорошо.
– Оно ж высоко, – пробормотал я, спрыгивая вниз и с трудом переводя дыхание. – Как я туда доберусь?
– Захочешь жить – заберешься. Это я тебе точно говорю, авторитетно. И не на такую высоту можно залететь, если очень припрет.
Я с сомнением посмотрел на окно, сейчас мне показалось, что оно находится совсем уж под потолком и добраться до него нет никакой возможности.
– А со стеклом что делать?
– Выбить, конечно.
– Так ведь грохот…
– Ничего страшного, не такой уж будет и грохот, если ты его аккуратно высадишь. Бумагой или тканью мокрой оклеишь…
– Где ж я тебе бумагу возьму?
– Тогда наволочку порвем на тряпки. Лучше пойди посмотри, есть ли какие-нибудь там стулья рядом.
– Где?
– В палату загляни.
Я с тревогой посмотрел в конец коридора, где уборщица все еще трепала языком с санитарами. Кажется, им не было до меня ровным счетом никакого дела.
– Давай, чего ты ждешь! – подгонял меня Петр. – Нам еще много чего сделать надо.
Я шагнул к двери, все еще не отрывая взгляда от санитаров. Коснулся ручки и уж совсем было собрался войти в палату, как вдруг дверь сама дернулась и ручка стала поворачиваться в моей ладони. Я удивленно посмотрел перед собой и обмер. Через пластиковое, прозрачное окошко двери на меня уставилось чье-то уродливое лицо. Полностью лишенный волос череп, без бровей и ресниц, налитые кровью, выпученные глазенки смотрели на меня с хищным любопытством. Человек дышал ртом, и пластик мутнел, покрываясь каплями конденсата. Через приоткрытые губы я успел разглядеть мелькающий и нездорово красный язык.
