— Воспринимай это, как бурные аплодисменты. Я ему ничего не говорил.
— Но подумал?
— Да, подумал дать Волкову в морду. А потом решил, а за что? Он ведь как бы разрешения попросил. Тебе он нравится?
— Как музыкант? — я улыбнулась. — Не мой типаж. Ты реально приревновал?
— Ну, а ты как думала… Серпом по яйцам. Еще б минуту и отрезала б совсем. Если, конечно, по закону жанра надо дать в морду, то дам… Но вам же как бы нельзя товарный вид портить… Не бей, ладно? — заметил он мою поднятую коленку. — Твой разрез уже сделал дурное дело, а сейчас ты заявляешь, что променяешь меня на сценарий.
— Мне нужно учить роль. Ты бы отвез меня домой и поехал на дачу, а утром забрал меня по дороге в театр.
— Сложная какая-то логистика. А вдвоем на дачу поехать слабо?
— Да. Я не хочу, чтобы Сенька знал, что на сцене я…
— Ты от него прятаться до воскресенья будешь? Ну что за дурь? Ты же не посторонняя. Тебя все равно разоблачить придется.
— Мне нужно повторить роль. Может, даже спеть что-то… — я смотрела в его глаза, все еще не смеющиеся. — Валера, я не могу делать это в чужом доме.
— Делай это не в чужом, — улыбнулся он. — Это ведь всего лишь твое отношение к месту. Дядя Сережа вон поет в душе и ничего, мы терпим… Саша, поехали на дачу. Буся перекроет храпом любое пение. Ну? Ты обещала мне субботу…
— Даже не думай!
— Я и не думаю, только мечтаю. Но у тебя есть своя комната. Марианна пусть эйерподы в уши вставит. Саш, ну если так сложилось? Ну, почти что семейное воскресенье. Не оставляй меня один на один с двумя засранцами. Это нечестно. Я не справлюсь. Могу сейчас Геле позвонить и сказать, что у нее выходной.
И он достал из кармана мобильник, одной рукой продолжая удерживать меня у бедра.
— Ничего не случилось. Нет, Геля, вы правы… Случилось… Чудо. Я завтра с самого утра забираю мальчишек. И вы до утра понедельника свободны. Ну, пусть Татьяна Васильевна уложит Сеньку спать. Не справится? Да, и чтобы мне не звонить ей, передайте, что мы с Александрой приедем около десяти. Кормить нас не нужно. Да все… Хорошего вам отдыха. Мне? Не, у меня рабочее воскресенье. Доброй ночи.
Он сунул телефон в карман. Посмотрел мне в глаза.
— В моей смерти прошу винить Александру Эс. Верно?
— Какой же вы глупый, Валерий Витальевич. Другие бы мечтали о таком воскресенье, а вы точно на каторгу собрались…
— Первый раз всегда страшно. Но я ведь буду не один, а с тобой.
— В зале ты будешь один. Но ты выживешь, я в тебя верю.
— Ты мной крутишь, как хочешь. Я завтра планировал работать, а кто-то должен был решать уравнения… Кстати, о птичках, а, Скворцова? Ты забыла?
— Представь себе, я все помню. Вечером решите все примеры. Вдвоем.
— Лучше втроем, а то я его убью.
— Хорошо. Возьмешь в пару себе Марианну.
— Какая же ты засранка, Сашка.
И он снова сгреб меня в объятия.
— И за что я тебя люблю, не могу понять…
Я высвободила голову, даже запрокинула ее, чтобы увидеть глаза. Все еще в красных прожилках.
— Тебе это кажется… — прошептала я.
— Пусть… Пусть и дальше кажется. Но вдруг ты поверишь, если я буду часто это повторять.
— Мысль изреченная есть ложь. Молчи, скрывайся и таи, — ответила я словами Тютчева.
— А я больше не хочу ни молчать, ни скрывать, ни таиться. Пошли… А то нас потеряли…
— Успокойся. За нами подглядывают…
— Ну тогда я имею полное право дать ему в морду.
Аркадий медленно спускался с крыльца с пачкой сигарет.
— Хотите?
— Мы не курим, забыл? — ответил Валера немного зло.
— Ну, а вдруг… — усмехнулся Волков. — Привычкам изменил… Хорошо смотритесь вместе, кстати. Так что зря шифруетесь. Зря. Я вас как тонкий знаток человеческой души сразу вычислил. И, по ходу, не я один. У тебя, Терёхин, совершенно дурацкий вид… В нашем возрасте это уже как бы неприлично быть настолько влюбленным.
Боже, какая у него самовлюбленная улыбка… Но он ее стоит!
— Сейчас и устроим каминг аут, — попыталась улыбнуться я на его манер и сильнее прижалась к Терёхинскому локтю.
А Волков на меня вообще не смотрел.
— Смотри в оба, Валер, — Аркадий потряс пачкой сигарет прямо на уровне его лица. — Будешь тянуть резину, уведут из-под носа…
Терёхин вышиб у Волкова пачку, и сигареты рассыпались по земле.
— А мой тебе совет, — прорычал ему в лицо. — Бросай курить…
Еще шаг и Валере пришлось сделать сразу два — Аркадий хорошо приложился кулаком к его спине. Терёхин не обернулся. Я обернулась и сама показала Волкову кулак, а он мне в ответ фигу. Ну, блин… Взрослые люди, кажется… А им жаркого на горячее мало.
Столик был пока наш — на двоих. На троих, с моей гитарой. Она легла на пол, чтобы не упасть. Я не рискнула занимать стул, принадлежащий гитаре Волкова, которая все еще отдыхала на сцене. Тихомиров специально, видимо, не заказал музыку, чтобы Волков был тут богом и царем. Он это любил. Сольники. С них он никогда не уходил один. На моей памяти.
— Мир решил доказать, как он тесен? — усмехнулся Терёхин. — Или что шила в мешке не утаишь?
— В плане?
— А в том, что у нас с тобой либо все, либо ничего. Но на «ничего» я уже не согласен.
Его рука легла не на спинку стула, а на мои плечи, уже лишенные меховой защиты.
— А мое согласие не требуется совсем?
Он не ответил.
— Я в любви тебе не признавалась.
— А мне это и не надо. Сказал же, будь рядом, а остальное приложится. Остальное я куплю. Я не собираюсь вешать на тебя детей. Это ведь единственный твой страх?
Моя спина была прямой-прямой.
— Нет. Ещё твоя ревность. Я часто обнимаюсь с коллегами противоположного пола.
— А я тебе доверяю. Я же не набил ему морду. И тебе ничего не сказал. Что я сделал не так? Не остановил Тишку? Я же не думал, что он станет скандалить…
Я отвернулась к главному столу и поняла, что за нами наблюдают. Может, конечно, юбиляру просто обидно, что он перестал быть гвоздём программы. Как Волков вообще с ним общается? Скорее всего просто тянет из Тишки деньги. А Терёхин явно послал его подальше с таким предложением. Ну, а что делать… Тут уж гордостью следует поступиться. Любой художника обидит и не подумает извиниться. Сэ ля ви…
— Саша, я не собираюсь сажать тебя на цепь, пусть мне и хочется закрыть тебя от всего мира, — Терёхин водрузил мою руку на стол и наглаживал теперь пальцы. — Это не сработает, я знаю.
