Руки затряслись, но я не могла согнуть их в локтях. Шея тоже затекла, как и слёзы, только они затекли в глаза и выкатились прямо на щеки.
— Почему ты плачешь? — спросил Сеня серьёзно.
— Потому что мне очень понравилась твоя песенка. Иногда люди плачут от счастья.
— А я, только когда упаду. Я сегодня упал. И плакал.
— И Геля тебя пожалела?
— Нет. Она сказала, что мужчины не плачут.
— Хочешь я тебе секрет открою? Плачут. Только когда девочки этого не видят. Даже твой папа плачет, но это секрет. Понял?
— Секрет. Ты тоже не говори про маму. А то он будет ругаться.
— Не скажу. Не бойся.
И я провела рукой по огненным волосам, но не согрелась. Все внутри окоченело, как на лютом морозе.
— Спи.
— А сказка? Ты забыла про сказку.
Действительно. Забыла… зачем пришла в этот дом. Чтобы подарить Сказку мальчику, которому нельзя говорить слово «мама».
Глава 71 "Десять оттенков белого"
Валера сидел в гостиной при выключенном свете, но глаза его светились ярче уличных фонарей. На журнальном столике две чашки.
— Спит?
— Спит, — ответила я тихо.
— А Никита нет. Кузнечика играет. Можно послать к нему лягушку, чтобы она его наконец сожрала? Завтра ведь не встанет, и ты будешь ругаться.
— Не буду, — я села на диван, бедро к бедру. — Он большой. Знает, что делает.
И я большая, а что делаю — не знаю.
— Пей чай, пока не остыл. На сей раз без коньяка.
Я взяла чашку и уткнулась в неё длинным любопытным носом, который сунула, куда не просили — в Терёхинскую семью. Не просили мои нервы! Хотели быть целее.
— Валера, а если Сеня вдруг назовёт меня мамой, что делать?
Сенькин папа не повернул ко мне головы, но хватка на его чашке сделалась сильнее.
— Быть мамой. Я стал папой до того, как он меня так назвал. Хочешь, я запишу его на тебя? Хочешь?
— Зачем? — я даже вздрогнула. — У него есть мама.
— Была. По факту у него ее нет. Ну, давай… Запишем? Чтобы у тебя были не только обязанности, но и права. Право запретить мне что-нибудь, если это тебе не понравится.
— А для начала выйти за тебя, да?
— Это формальность. Не более того, — усмехнулся Валера, по-прежнему не глядя на меня. — Дети — вот это уже не формальность, — и вот уже чуть скосил на меня горящие глаза. — Саша, я совершенно серьезно сейчас говорю. Я даже представил тебя в платье с лампочками. Это будет прикольно.
К горлу подкатил ком, но я не могла поднести ко рту чашку.
— Я сама пришивала эти лампочки, — выдала, глупо закусывая губы. — Там такой дурацкий тонкий проводок. Мороки, правда, зато красиво. И у меня ещё кокошник есть светящийся. Для Снегурочки.
— Только через костёр прыгать не будем, ладно? И ждать до зимы я тоже не хочу.
— Ты боишься передумать или что я передумаю?
Голос дрожал. Так у меня тряслось все! Хорошо, если волосы не вставали дыбом.
— Не то и не другое. Боюсь кирпича на голову или сосульки. Только и всего. Александра, — голос его сделался сухим и четким. — Я хочу, чтобы все было официально и как можно быстрее. Прости, но я давно не верю в сказки. Имею на это право: слишком часто меня били по морде тапком говенной действительности. Тебе свадьба нужна? Или можем просто расписаться? Если с детьми что-нибудь случится во Владимире, я хочу, чтобы ты имела полное право принять решение на месте, без меня. Извини, я, наверное, ужасный пессимист по жизни.
Валера принялся нервно крутить в руках кружку.
— Саша, я проверну все это за пару недель. Обещаю! Заплачу, сколько скажут. А ты успеешь пришить огоньки, да? Белыми нитками. Не серыми. У тебя есть белые нитки?
— Десяти оттенков, тебе который нужен?
Он толкнул меня плечом, я ответила ему тем же. Тогда в ход пошли бёдра, но руки распустить мы не успели: на пороге возник Никита с гитарой.
— Можно вам поиграть? — и включил верхний свет.
— Вот только бы не спать! — не промолчал Валера.
— Играй! — отодвинулась я от его отца и махнула в сторону кресла, свободного от собаки.
И поставила чашку на стол, хотя руки так и не отогрела. Никита старался. Его папа тоже — смотреть на сына, а не на меня. И вдруг спросил:
— Марш Мендельсона выучишь за пару недель?
Никита заморгал от удивления. Или потому что хотел спать.
— Ну что, мне музыканта с улицы брать, что ли, когда дома свой имеется?
Никита уставился на меня: искал в моих глазах ответ или что?
— Ну поздравь нас, что ли? — не унимался папочка.
— Поздравляю, — сказал Никита медленно.
— С чем?
— Не знаю, — пожал он плечами.
— Сказал же, что ты неуч! Знаешь, что такое Марш Мендельсона?
Никита замотал головой.
— Это свадебный марш. Сыграешь его нам с Сашей?
Никита слушал отца и говорил с отцом, но смотрел все время на меня.
— Нет. Не смогу. Только Кузнечика если…
Это была бы хорошая шутка, если бы Никита не говорил сейчас абсолютно серьёзно. Без тени улыбки на лице.
— А если постараешься? Никита, понимаешь, свадьба — это семейное дело. Посторонние там не нужны. Выучишь? Для меня? Для нас, — Валера схватил меня за руку и до боли стиснул пальцы. — Для Саши.
Никита кивнул и зажмурился. То ли от яркости наших глаз, то ли потому что засыпал на ходу.
— Можно я пойду?
Встал, прошёл к чехлу и убрал гитару. Потом снова вытянулся перед нами.
— Я пошёл?
— Да уйди уже наконец! Саша тебе завтра лишнюю минуту не даст поспать, Кузнечик!
Никита вышел и закрыл дверь, хотя до этого она была открытой.
— Лучше б свет выключил!
Я хотела встать, чтобы исполнить просьбу Валеры, но он удержал меня на диване.
— Выпей чай и пойдём спать. Моя жена тоже ужасная соня.
— Я тебе не жена.
— Это формальности, которые я берусь утрясти в самые короткие сроки. Тебе хочется побыть невестой? Будь ей. Кто ж против!
Он протянул мне чашку, а свою так и держал все это время на весу.
— За нашу семью?
В чашке нет коньяка, но я уже говорила Терёхину, что мне достаточно чая… Я — невеста? Сумасшествие какое-то, но я чокнулась. С ним. Ведь точно чокнулась!
