Вспоминать хорошее. Наталье точно есть, что вспомнить об отце. А как насчет нас с Саймоном? У нас с ним тоже были хорошие времена, наверняка были, вот только последние годы запомнились вечными ссорами из-за детей, и моими криками, почему он не вытирает за собой стол после еды, и бесконечными стирками грязного белья, и постоянными уборками за всеми, а также моим ором: «Нашли служанку! Я же ОБЯЗАНА за всеми вами подбирать, зачем вам это делать, Я ЖЕ ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ!» Все это кажется мелочами, но все эти мелочи складываются в единую картину невыносимого семейного бытия. Секс был неплох, этого не отрицаю (тут я даже покраснела от недавнего напоминания, насколько он был неплох), но и он как-то сошел на нет в последние годы нашего брака. Вроде бы ничего ужасного не было, кроме наших вечных скандалов и бесконечных ночей перед телевизором за просмотром одних и тех же повторов «Махинаторов», и я уже практически сроднилась с ведущими этой программы, а механик Эд Чайна почти стал членом семьи.
Из моего мечтательного забытья об Эде Чайне (такие большие сильные руки!) меня вывела перепалка, которая разразилась между Натальей и мамой: они спорили, кого отец любил больше.
– Эллен, скажи ей! – приказным тоном сказала мама. – Я мать его детей, и, разумеется, я была любовью всей его жизни.
– Да он о тебе и не вспоминал с тех пор, как Эллен вышла замуж, – тихим голосом настаивала Наталья. – Если речь о тебе когда и заходила, то он называл тебя не иначе, как пустоголовая старая кляча.
Огромных размеров дама, которую, кажется, звали Джин, обняла меня и крепко прижала к своей необъятной груди, на которую она до этого, видимо, вылила полфлакона Шанель № 5, и я бы точно задохнулась там, если бы она так же мощно не отодвинула меня в сторону и не спросила, наклоняя голову к моему лицу: «Ну как ты, дорогая?»
Я уже открыла было рот, но не успела сказать и слова, как внезапно объявилась Джессика, вся кипевшая от злости.
– Персефона напилась! – прорычала она. – Это все Джейн подстроила, ты собираешься что-нибудь предпринять или нет?
– Мам, – сказал тут Питер. – Что-то мне плохо.
– Эллен, твой дядя Эдвард просит узнать, что еще есть из еды, а то он канапе недолюбливает, – добавил Саймон со стороны.
– Мам, не поила я Персефону, – с трудом выговорила Джейн, появившись за спиной у Джессики, с позеленевшей Персефоной. – Она сама хотела попробать шампанского. Хочу, грит, шампусика. А я че, я ниче, она сама.
– Под водочку любая мысль гениальна, – промычала Персефона. – Фух, чет мне херово. Боюсь, я щас…
Не успела закончить свою фразу, как ее вырвало прямо под ноги Джессики.
Леди-которую-кажется-звали-Джин отшатнулась и поморщилась.
Джессика с мамой завизжали.
Наталью пробил истерический смех, сквозь который она пыталась сказать: «Господи, если бы Ральф это видел, он бы оценил», и ее смех сменился слезами.
– Офигеть, – это уже добавила от себя Джейн, пятясь назад в ужасе.
– Ой, не могу больше! – сказала я. – Я больше не могу, – я развернулась и пошла прочь оттуда.
На улице, за оградой отеля, я сидела в одиночестве, пока не пришла мама Ханны и не села рядом.
– Привет, милая, – сказала она мне. – Вот, возьми, выпей джина. Сигу хочешь?
– Я думала, Вы бросили курить.
– С ума ты сошла, что ли? В моем возрасте только начинаешь получать удовольствие от пороков. Только Ханне не говори, ладно? Ей, бедняжке, сейчас нельзя ничего из порочного. Давно мы с тобой не болтали, хотела спросить, как ты поживаешь? Туфли у тебя чумовые.
– Я же за рулем, мне пить нельзя.
– Ханна отвезет тебя домой, а Чарли поедет за вами на их машине. Я все предусмотрела. Так что давай, пей, выкури сигаретку – и тебе полегчает, обещаю. Ну рассказывай, что у тебя в жизни происходит, только честно.
Я обожаю маму Ханны. Она пример настоящей мамы, такой, какой я пытаюсь быть для своих детей. Миссис П., как я ее всегда называла и до сих пор к ней так обращаюсь, бесконечно добрая, смешная тетка, никого и ничего не боится, и сколько себя помню, у нее всегда была припасена для меня шоколадка, или джин, или сига, в зависимости от моего возраста и от существа проблемы. Она никогда не лезла с расспросами, если ты сама не хотела поговорить, выслушивала тебя с пониманием и никогда не давала советы, если ее не просили. В ее глазах я была еще одной ее дочкой, а Ханна добротой и широтой своей души пошла в нее, потому что никогда не ревновала свою маму ко мне, а, наоборот, с радостью делилась.
– Честно? – спросила я.
– Милая моя, это же я. Если ты не будешь честной со мной, тогда с кем еще?
– Честно, если еще хоть кто-нибудь подойдет ко мне, положит руку ко мне на плечо, склонит голову и задушевно трогательным шепотом спросит: «Ну как ты?», мне кажется, я закричу.
– Да, помню все эти руки у меня на плече, когда мои родители умерли, – вздохнула миссис П. – Невыносимо, да? Самое ужасное, что ты прекрасно понимаешь, что им всем наплевать, как ты. Они это ради себя делают, чтобы похвалить самих себя, как они сочувствуют и сопереживают. Если не ответить дежурными «Ничего» или «Держусь», а рассказать, как тебе на самом деле, они отскочат от тебя в ту же минуту. Скажи, ты хочешь поговорить об этом?
– Вообще-то нет, – призналась я. – Я просто не знаю, о чем здесь говорить. Не знаю точно, что я чувствую. Печаль, наверное, но мне кажется, я должна как-то больше печалиться, хотя, не знаю. Что полагается чувствовать?
– К сожалению, не существует сводной таблицы, по которой мы можем сопоставить нашу степень скорби с нормой и вычислить, достаточно ли мы скорбим, – сказала миссис П. – Некоторые люди рвут на себе одежду только потому, что у их двоюродной внучатой племянницы помер хомячок, а другие замыкаются в себе и не подают вида, даже если случилось что-то страшное. Похоже, ты ближе ко второму типу, это не очень полезно для здоровья, хотя для окружающих это удобнее, а то поглядишь на таких, как твоя мама, что убиваются на публике…
– Она там все еще визжит по поводу Персефоны?
– К счастью, нет, Саймон быстро все там уладил и взял под контроль. Он попросил твою маму взять себя в руки, Джессику с Персефоной отправил в туалет и Питера тоже послал по тому же адресу, если тот вдруг захочет расстаться с содержимым своего желудка. Мальчику, оказывается, не от игристого было плохо, он просто умял целый поднос мясной нарезки, а потом слопал тарелку пирожных, так что сам виноват.
– А Джейн?
– Саймон усадил ее со стаканом воды для промывки мозгов и попросил Наталью посидеть с ней, пока та не протрезвеет, так что Джейн сейчас учится ругаться матом на русском. Саймон – молодец, так лихо со всем справился. А что там у вас двоих происходит?
Меня опять бросило в краску.
– Да ничего!
