– Боже мой, бабуля, она папу своего сегодня хоронит, а ты только и делаешь, что критикуешь ее обувь, ее макияж, ее прическу. Отстань ты от нее! – не выдержала Джейн.
– Эллен, и ты позволишь своей дочери разговаривать со мной в таком тоне? – потребовала мама.
Горячность, с которой Джейн вступилась за меня, вызвала у меня очередное желание заплакать.
– Почему мы все не можем просто побыть вместе несколько часов? – слабо взмолилась я. – Сегодня такой трудный день, давайте не будем его еще больше усложнять?
– Вообще тогда ничего не буду говорить, – обиженным голосом сказала мама, – раз мои советы никому не нужны, ну и не надо. Я просто хотела помочь.
– Наконец-то, машины приехали, – сказала Джессика.
Джессика настояла, чтобы мы все поехали в крематорий на ритуальных машинах, и Наталья уступила, потому что биться с Джессикой еще из-за машин было слишком.
– Ой, хорошо, – оживилась мама. – В какой машине я еду? Я сажусь в первую машину, с Нилом и с моими внуками?
– Наталья поедет в первой машине, – сказала я.
– А как же я? – надула губки мама. – А мне куда садиться?
– Ну, ты можешь ехать за рулем своей машины. Ты же на ней сюда приехала? – предположила я.
– Что ты, нет, – расхохоталась мама. – Что за глупости! Джеффри привез меня сюда. Мы подумали, что хорошо бы провести здесь уикенд. Он дальше поехал, играть в гольф, а потом заедет за мной. Поэтому я должна ехать с вами в одной из машин, дорогая моя. Я поеду в первой машине. С Джессикой и Нилом – а где же Нил, Джессика?
– В кабинете, работает. Он такой трудоголик, – вздохнула Джессика. Как-то на одном из семейных мероприятий я видела, чем на самом деле занимается Нил, когда отходит, чтобы ни на минуту не отвлекаться от фондового рынка, а то вдруг тот рухнет, а Нил не в курсе: он забился в дальний угол и играл в тетрис на телефоне. В тот момент я от всей души позавидовала ему, ведь у меня никогда не получалось отделаться от нашей дурацкой семьи, сославшись на срочную работу…
– Но в машину могут сесть только четыре пассажира, – сказала я Джессике. – Мы же рассчитывали на восемь человек! А теперь нас девять.
– Я поеду за рулем сама, – сказала Наталья. – Если для Ивонны так важно застолбить себе место в машине, то пусть едет, с богом. Мне важнее попрощаться с моим мужем, а не драться за место в ебучей машине.
– Ты не должна сама ехать за рулем, Наталья, – возразила я. – Давай я поведу.
– А можно мне с вами? Я не хочу садиться в этот страшный катафалк, – попросила Джейн.
– Тогда что мы будем делать с высвободившимися местами в заказанных машинах? – возмутилась Джессика.
– Иди ты к черту! Мне плевать. Джейн, зови Питера. Наталья, пошли. А вы все сами тут разбирайтесь, кто куда сядет. Нам надо ехать на похороны.
На парковке крематория мы встретили Саймона. Он положил свою руку мне на плечо, заглянул пронзительно мне в глаза и спросил: «Ну как ты, милая?»
– Перестань, – сказала я.
– Что перестань?
– Ты ведешь себя по-дурацки. Бесишь.
– Прости, я просто хотел тебя поддержать.
– Мне это не нравится.
– Папа, пойдем с нами внутрь? – позвал его Питер. – Сядешь между мной и мамой.
– Конечно, – согласился Саймон. – Мама не против?
– Я не против. Только прекрати этот цирк.
Сама служба оказалась на удивление прикольной. Папа гордился бы Натальей. В остальном все было довольно предсказуемо, начиная с душного похоронного музона в проигрывателе, советского интерьера в помещении крематория, понатыканных там и сям пластиковых венков, тошного запаха канцелярщины и серых разводов на ковролине (приглядевшись, я поняла, что эти разводы оставались от жвачек, которые живые посетители крематория сплевывали себе под ноги, – нет, ну серьезно, каким надо быть животным, чтобы жевать на похоронах и потом еще сплевывать жвачку себе под ноги?).
По настоятельному требованию Джессики ее детям были отведены особые роли во время церемонии прощания: Персефона (одетая как Уэнсдэй из «Семейки Аддамс») довольно прилично сыграла на пианино, Гулливер прочел несколько странное стихотворение собственного сочинения. Наталья спрашивала у Джейн и Питера, хотели бы они что-нибудь сказать на церемонии, но оба моих ребенка были так напуганы перспективой выступать на публике, «перед толпой стариков», по выражению Джейн, что наотрез отказались. Затем слово взял Кристофер, лучший друг отца еще с университетских времен. Вместо подобающей случаю хвалебной речи Кристофер поделился такими непотребными историями об отце, некоторые из них на грани фола, что все смеялись до слез – ну то есть все, кроме мамы, потому что Кристофер, не предполагая, что она приедет на церемонию, в одном из анекдотов про папину страсть к риску и опасностям назвал ее «взбесившейся коровой Ивонной», которую отец хотел укротить. Наталья смеялась в этом месте громче всех. Позже был неловкий момент, когда на обратном пути к машинам Питер спросил: «А что, в могилу закапывать не будут?»
– Что ты имеешь в виду, сынок?
– Ну, по телевизору на всех похоронах люди подходят к могиле и бросают туда комок земли. Или это только по телику так делают?
– Питер, мы сейчас где?
– В крематории?
– Что делают в крематории?
– Ну, типа кремируют.
– Тааак, а если тебя кремировали…
Питер непонимающе уставился на меня.
– …то в могилу тебя уже не закопают, – закончила я.
Смотрю я на него и переживаю, как он дальше-то будет жить в мире, где думать надо не коллективно, а самостоятельно.
В гостинице, которую Наталья зарезервировала для поминального обеда, все было опять как в тумане, хотя я ничего не пила, потому что была за рулем. Туда пришли Ханна и Чарли, Саймон (Сэм и Колин были на Ибице, и я настояла, чтобы они даже не думали прерывать свой отпуск) и много других людей, которых я не знала, но они говорили мне, что помнят меня еще пятилетней девочкой и что я нисколько не изменилась с тех пор, что было странно слышать, ибо в детстве у меня была жуткая стрижка горшком, а я-то надеялась, что с тех пор мой стиль несколько улучшился…
Шампанского и еды было полно, Наталья могла быть спокойна, все были довольны угощением.
– Кажется, всем нравится, все довольны, – сказала она. К сожалению, это услышала мама.
– Это же похороны, Наталья, – громким голосом с нотками скандалезности заявила она. – На похоронах не пристало радоваться. Здесь нужно скорбеть и переживать утрату.
– Херня все это, – с нажимом сказала Наталья. – Ральф планировал закатить вечеринку, чтобы все выпили за его счет, за помин его души. Когда мы с ним ходили по другим похоронам, он всегда говорил, что не потерпит, если его проводы будут таким унылым дерьмом. Он хотел, чтобы люди потом говорили: «Помнишь похороны Ральфа Грина? Веселились так, что порвали две волынки!» Мы же все умрем, никому не избежать этой участи, так надо на похоронах вспоминать только хорошее, а не предаваться унынию и трепетать от страха перед своим неминуемым концом.
