Отойдя в сторону, она приготовилась ждать, пока могильщики закончат свое дело. Стремительно холодало, влажный воздух пробирал до костей. Сусанна плотно запахнула пальто, подышала на озябшие пальцы, пытаясь согреть их своим дыханием. Вспомнила о Вардануш, поискала ее глазами. Та обнаружилась в другом конце кладбища. Запрокинув голову, она смотрела вверх и мерными круговыми движениями водила кистями. Приглядевшись, Сусанна различила в ее руках небольшой продолговатый предмет. От острого духа ущелья, резко накрывшего кладбище, защипало в носу и зарябило в глазах. Вардануш чихнула несколько раз, а потом резко отвела в сторону руку, будто оборвала что-то.
Стаскивая с шеи шарф, Сусанна направилась к ней.
– Накинь на плечи, простынешь!
Не дожидаясь ответа, она принялась укутывать Вардануш, но сразу же отдернула руку. Приложила ладонь к ее лбу.
– Да у тебя жар! Тебе нужно лечь в постель.
– Я всегда такая, – ответила Вардануш и расплылась в глупой, в долю мгновения испортившей ее красоту улыбке. Сусанна оторопела. Никогда прежде она не наблюдала такой молниеносной перемены: было такое ощущение, будто Вардануш, скоморошничая, сменила нарядную карнавальную маску на уродливую.
Вернув ей шарф, Вардануш направилась к выходу с кладбища. Мокрый подол липнул к ее голым коленям, мешая ходить, платок упорно сползал на глаза. Она неловко поправляла его тыльной стороной кисти, не выпуская темного предмета, который крепко сжимала в пальцах. Сусанну подмывало догнать ее и посмотреть, что такое она держит в руке, но она передумала. Что еще может носить с собой эта безобидная дурочка! Несомненно, какую-нибудь заведомую ерунду.
В освободившейся комнате старшей тетки теперь жил брат. Невзирая на протесты бабушки, требующей, чтобы выждали положенный для траура срок, Сусанна настояла, чтобы он туда перебрался. Она теперь не боялась бабушку и могла даже прикрикнуть на нее. Она никого теперь не боялась – ночи, проведенные под поток ругани и проклятий, не обезволили ее, а напротив – сделали сильней.
Первый бунт случился, когда ей едва исполнилось восемь лет. Беспокоясь, что брат может нечаянно проснуться среди ночи и испугаться бабушки, она, не спрашивая ни у кого позволения, перетащила на кухню лежащий в прихожей палас и, застелив его простынею и шерстяным одеялом, соорудила новое спальное место. На изумленные расспросы тетушек ответила, что они с братом не умещаются на кровати (что было истинной правдой) и ей не удается выспаться. Когда вернувшаяся из магазина бабушка, рассерженная самодеятельностью внучки, попыталась перетащить палас обратно, Сусанна устроила настоящую истерику с визгом и слезами в три ручья. Успешно перекричав ее, она для пущей острастки свалилась во вполне правдоподобный обморок (пригодился годами наработанный навык деланого сна), в котором благополучно пребывала достаточно долгое время, пока тетушки, несуразно суетясь, пытались привести ее в чувство. Брат, перепуганный происходящим, забился под кухонный стол, жалобно скулил и не соглашался оттуда вылезать. Сусанна пробралась к нему, обняла, шепнула на ухо, что все это для его же блага. «Ты ведь веришь мне?» Он мгновенно успокоился. Вечером она его уложила, сидела рядом, держа за руку, пока он не уснул. Ночью несколько раз поднималась, чтобы убедиться, что все с ним в порядке. Бабушка провожала ее тяжелым взглядом, не прерывая привычного потока сквернословия. Очерченные блеклым лунным светом, выступали из мрака поганый провал ее рта и нависший над верхней губой крючковатый нос. Когда внучка в очередной раз пошла проведать брата, она пробормотала ей вслед, достаточно громко, чтобы та услышала: «Будь ты проклята, сучье отродье». Сусанна даже бровью не повела. Забравшись в постель и со вкусом растянувшись, она внятно, чеканя каждое слово, проговорила: «Я не боюсь тебя больше, ведьма!» И добавила, не давая бабушке опомниться: «И никогда больше бояться не буду!»
Она ее действительно не боялась. Страх улетучился, уступив место необъяснимому тревожному состоянию. В теле стало тесно и неопрятно, казалось – там поселилась новая девочка, которая, в отличие от прежней задумчиво-созерцательной Сусанны, умеет лишь злиться и скандалить. Отчего-то ныли подмышки и тянуло в низу живота, левая грудь чуть припухла и невыносимо болела, а лоб обсыпало мелкими прыщиками. Изменился даже запах пота – стал каким-то звериным, острым и мускусным. Сусанна не понимала, что с ней происходит, но умудрялась извлекать пользу даже из такого своего состояния. Раздражение с тревогой необъяснимым образом подпитывали ее и придавали уверенности. Она действительно была из того рода непреоборимых людей, которые умели выживать при любых обстоятельствах. Брат, к сожалению, был слеплен из другого теста. Сусанна расстраивалась, распознавая в нем черты своих безвольных тетушек, и ясно осознавала, что ни на кого, кроме как на нее, он рассчитывать не может. Именно потому, набравшись решимости, она отселила его из спальни. Она не сомневалась – образ обезумевшей, исторгающей непотребную ругань бабушки ранит его до глубины души. Она пыталась защитить его, как умела. Она старалась изо всех сил.
Болезненное состояние тем временем не отступало, донимали головные боли и тошнота. Не вытерпев, Сусанна нажаловалась Меланье, с которой они теперь были неразлейвода. Мать Меланьи, прознав о ее плохом самочувствии, отвела ее к соседке, работающей терапевтом. Та, послушав сердце и легкие девочки и не найдя ничего опасного, списала все на грядущие возрастные перемены.
– Не преждевременно? Девятый год пошел!
– Так южная кровь, раннее созревание. У моей сестры месячные вообще в семь с половиной лет случились!
Мать Меланьи, поразмыслив, усадила девочек напротив и рассказала все про взросление. Девочки, смущенно переглядываясь, пофыркали, но выводы свои сделали. А Сусанна наконец-то выдохнула с облегчением, убедившись, что происходящее с ней в порядке вещей.
Первые регулы случились намного раньше, чем у других сверстниц. Сусанна заметно замедлилась в росте и потихоньку стала наливаться ранней, еще полудетской, но вполне уже явственной женственностью. К пятнадцати годам, полностью оформившись, она превратилась в настоящую красавицу. Уже в зрелом возрасте, подробно рассматривая «Рождение Венеры» Боттичелли, она с удовлетворением отмечала, с кого именно списывала ее внешность природа. Но сейчас, в своем отрочестве, ничего, кроме изумления и беспокойства из-за повышенного интереса мужчин к своей персоне, она не испытывала. Она подолгу изучала свое отражение в зеркале, поворачиваясь так и этак, и не понимала, что в нем такого примечательного. Ни миндалевидные, желто-медового оттенка глаза, ни тонкий овал лица, ни высокие скулы или ямочка на подбородке – не вызывали у нее хотя бы мало-мальского удовлетворения. И даже густые, слегка вьющиеся, редчайшего золотистого оттенка волосы не казались ей чем-то невиданным. Она бы давно их остригла, но, уступив просьбам брата, не делала этого и ходила с двумя длинными косами, закинув одну на грудь, а другую оставляя болтаться на спине.
Кого Сусанна действительно считала красавицей, так это Меланью. Та была абсолютной ее противоположностью: крохотная, миниатюрная, черноглазая, шустрая и деятельная, словно головастик, заполучивший в личное распоряжение чистую дождевую лужу. Всюду она поспевала раньше своей подруги и даже, будучи невыдающихся способностей ученицей, умудрялась опережать ее в учебе. В отличие от прямолинейной и бесхитростной Сусанны, готовящейся к каждому занятию, словно к экзамену, верткая и сообразительная Меланья разработала свой собственный метод: она учила только то, что считала главным, оставляя без внимания второстепенное, а на уроках, имитируя высокую заинтересованность в предмете, донимала учителей бесконечными расспросами, требуя пояснений и уточнений. Подобное мельтешение очень скоро возымело действие – к доске ее вызывали редко, пока она без запинки тараторила выученное, выводили в журнале отличную оценку и, не дав досказать, отправляли за парту. «Садись, Мелоян, ты и так все знаешь!»
