– Как ты это сделала? – спросила она шепотом, переводя ошарашенный взгляд с дочери на соседку. Вардануш захлопотала лицом – а что я такого сделала-то? И ушла, прихватив с собой очередной ворох простирнутого белья. Если бы не бесконечные заботы, от которых голова шла кругом, Софья призадумалась бы над этой странной историей, но она сразу же выкинула ее из головы – не до того было.
О своем возвращении Бениамин никого не предупреждал. Зашел в дом с таким видом, будто не было пары лет его отсутствия. Сгреб омертвевшую жену в объятия, спросил, срываясь на свистящий шепот, – ждала? Ждала, ответила Софья.
Девочка к тому времени научилась уверенно ходить, лопотала простые слова и, будучи пугливым ребенком, не подпускала к себе незнакомых. Но к Бениамину на руки, после недолгих колебаний, пошла. Он погладил ее по вьющимся младенческим волосам, неловко провел шероховатым пальцем по нежной розовой щечке – она поморщилась, но не отстранилась.
– Как назвала?
– Василисой.
– Ка-а-ак???
– Как слышал! – встопорщилась Софья, вызвав невольную улыбку мужа. «Была бодливой козой и осталась ею», – подумал он, подставив щеку девочке, которая принялась шлепать по ней пухлой ладошкой.
– Фамилию чью дала? – как бы между делом спросил он.
– Твою, – просто ответила Софья и расплакалась, – я думала, ты не вернешься.
Он помолчал.
– Я же обещал не бросать тебя.
Так они снова стали жить вместе. Бениамин о прошлом никогда не упоминал и жену, однажды заикнувшуюся было о случившемся, жестко осадил – не береди ран! Она умолкла на полуслове, ругала себя потом за бестактность. Не сказать что муж сильно изменился, если только посуровел, однако суровость эта казалась напускной и делала его совершенно уязвимым, и именно за эту уязвимость она его совсем по-новому полюбила – бережной, трепетно-виноватой, но от этого не менее крепкой и преданной любовью.
Спустя пять лет у них родились мальчики-близнецы, которым они, не сговариваясь, определили имена дедушек. Бениамин разницы между детьми не делал, любил всех одинаково сильно. Софья выглядела вполне счастливой, и таковой она, в сущности, и была, но иногда, когда никто этого не видел, она вытаскивала из глубокого деревянного сундука стопки постельного белья, извлекала спрятанную от посторонних глаз продолговатую шкатулочку с нитью искусственного жемчуга, которую она никогда не носила, но очень берегла. Ожерелье ей на прощание подарил Симон, попросил надеть, отошел на шаг и долго, по-детски восторженно любовался ею, называя богиней. Софья не сомневалась, что, если бы не роман с ним, она бы никогда не смогла родить. Порой ей казалось, что и Бениамин это знает, и мысль об этом наполняла ее сердце робкой радостью. Она долго сидела, блуждая рассеянным взглядом по комнате, не узнавая ее очертаний, перебирала круглые, перламутрово мерцающие бусины – и улыбалась своим воспоминаниям. И лицо ее, внезапно помолодевшее и похорошевшее, озарялось ласковым внутренним светом.
О том, что Бениамин не ее родной отец, Василиса узнала поздно, но значения этой новости, к вящей радости своих родителей, не придала. Для себя она раз и навсегда решила, что отец – это тот, кто вырастил и всегда был рядом. С Симоном желания общаться она никогда не выказывала, но и не таила обиды и, столкнувшись с ним случайно на улице, с уважением здоровалась. Однако неприглядный слух о ее рождении, тоскливый и назойливый, словно летающая над вазой с подгнившими фруктами мошкара, неотступно преследовал ее всю жизнь. Василиса его близко к сердцу не принимала. Как и не обращала внимания на второй, зародившийся много позже и не менее упорный слух о том, что ее муж, человек городской и знаменитый и, как следствие, избалованный женским вниманием, бросил ее ради молодой подающей надежды актрисульки. Она не развенчивала этой сплетни и матери запретила с кем-либо ее обсуждать. Лишь братьям, к тому времени достаточно взрослым, чтобы верно все истолковать, открыла причину краха собственной семейной жизни. Братья скривились, поскрипели желваками, помолчали, раздумывая, как быть дальше, потом велели ей собираться и переезжать обратно в Берд. И, не дожидаясь ее согласия, приехали за ней в Ереван. Муж Василисы препятствий ее отъезду не чинил, лишь попросил позволения хотя бы дважды в год видеться с сыном.
– Можешь хоть пять раз видеться, но только под нашим присмотром, ясно? – поставил ему условие младший близнец. В отличие от вдумчивого и размеренного старшего брата, он был крайне вспыльчив и стремителен в действиях и решениях.
– Это почему же? – последовал оскорбленный вопрос.
– Тебе еще нужно объяснять почему? – набычился младший близнец, хрустнув пальцами.
Муж Василисы, известный на всю страну скрипач-виртуоз, к тридцати годам открывший в себе интерес к собственному полу, спрятал за спину руки и испуганно попятился к стене. Василиса встала между ними, взмолилась – не трогай его, он же не виноват, что так вышло, он ведь не специально!
– Мог голову тебе не морочить и сразу пускаться во все тяжкие на другом… берегу! – И брат сделал неприличный жест рукой, указывая местоположение другого «берега». Василиса цокнула языком и дернула его за ухо – остолоп!
– Собирай вещи, я внизу подожду, – буркнул тот и, подхватив под мышку племянника, устремился во двор, проигнорировав лифт и грохоча по каменным подъездным ступенькам тяжеленными ботинками. «Быстрей! Еще быстрей!» – заливался трехлетний племянник, визжа от восторга.
– Давай собираться, – со вздохом предложил старший близнец и, бесцеремонно подвинув горе-зятя плечом, прошел в комнату.
Вернувшись в Берд, Василиса долго переживать не стала и сразу же нашла себе работу. Устроившись в музыкальную школу, она взялась руководить детским оркестром. Чуть ли не половину свободного от занятий времени проводила в городской управе, выбивая для своих подопечных то новые музыкальные инструменты, то экскурсии, то гастроли. Однажды ей даже удалось вывезти школьный оркестр в Норвегию, и эта поездка стала причиной зависти и притчей во языцех среди прочих музыкальных школ области, директора которых никак не могли взять в толк, как ей удалось такое провернуть. Василиса пожимала плечами и повторяла, что для успеха нужны всего две составляющие: упорство и любовь к делу, которым занимаешься. В управе, кстати, ее хоть и побаивались, но уважали именно за это ее упорство и ответственное отношение к работе.
Несколько раз в году она ездила в Ереван по рабочим делам и обязательно брала с собой сына, давая бывшему мужу вдоволь пообщаться с ним – к большому недовольству братьев, так и не смирившихся с метаморфозами, приключившимися с их бывшим зятем. Софья, благодаря природной женской смекалке догадавшаяся об истинной причине развода дочери, держала язык за зубами и не терзала ее расспросами. И лишь Бениамин, к тому времени переживший инфаркт и ведущий, по настоянию врачей, бережный образ жизни, пребывал в счастливом неведении. Иногда, расстроенный одиночеством дочери, он попрекал ее тем, что она не попыталась сохранить семью.
