— Оля… — умоляюще произнес он.
«Утоплюсь, — мрачно решила она. — А что мне еще остается?.. Или пусть меня молнией убьет!»
Она вышла из-под дерева, прямо под дождь. Здесь хлестало так, что казалось, будто она встала под душ. Дождевая вода мутным потоком переливалась ей через ступни и неслась вниз, к реке.
— Оля… — Павел шел за ней. — Погоди. Давай переждем, скоро все кончится, вон там уже просвет в облаках…
— Отстань от меня, — с ненавистью сказала она. — Никакого просвета нет! Ты действительно чудовище. Подлец. Негодяй. Преступник. Воспользоваться состоянием несчастной женщины…
— Оля, все было не так! — в отчаянии произнес он. — Оля, пожалуйста, выслушай меня…
— Тебя надо посадить в тюрьму. Убить. Расстрелять! Ты хоть понимаешь, что я тогда не отдавала себе отчета, что делаю… я была больна! Ты в больницу должен был меня сдать, а не тащить к себе… к себе в берлогу! — мстительно произнесла она.
Скользя по щиколотку в воде, она упрямо брела к дому.
Павел неотступно следовал за ней.
— Я люблю тебя, — вдруг сказал он. — Я тебя люблю… И ты меня тоже любишь!
— Это только в твоем больном, воспаленном воображении я люблю тебя! — злорадно ответила Оля. — А на самом деле ты мне не нужен. У меня есть Кеша… святой человек!
Стоило ей подумать о Викентии, как на душе неожиданно стало легче.
В конце концов, ничего страшного не произошло — она жива, здорова, она, несмотря ни на что, по-прежнему любима! «А Эмма-то Петровна как права оказалась! — неожиданно озарило Олю. — Она говорила, что я у любовника все это время была, что ж, так оно и оказалось!..»
В просвет выглянуло солнце.
«А вот не буду я страдать! Не дождетесь! — в сердцах подумала она, обращаясь неизвестно к кому. — Сама же недавно твердила: если человек не в силах исправить что-то, то он должен с этим смириться… В конце концов, я же ни в чем не виновата!»
Ливень ушел дальше, на запад.
Оля сняла мокрые туфли, а потом принялась выжимать волосы, демонстративно не замечая Павла, стоявшего рядом.
— Оля.
Солнце светило все сильнее, и горячий пар поднимался от земли… Вдали, за излучиной реки, вырисовывались из тумана стены старого монастыря — вид, достойный кисти Ярослава Глебовича.
— Я тебя презираю, — с чувством произнесла она. — Ты очень плохой человек. Но если ты думаешь, что я буду переживать из-за того, что было, ты глубоко ошибаешься! — Она помахала пальцем перед его носом. — Какое счастье, что я ничего не помню… Я надеюсь, что и не вспомню это никогда!
Влажные волосы свернулись в спирали, лежали кольцами на ее плечах. Лицо — белое, светлое, с ясными глазами… Она чернила ресницы и брови, пользовалась радикально красной помадой, и оттого черты ее лица казались резкими, строгими, но теперь все стер, исправил прошедший дождь.
«Это не она сошла с ума, это я спятил…» — мелькнуло в голове у Павла.
То, что происходило с ней на его глазах, напоминало чудо. Если раньше он сомневался в том, что Оленька Журавлева — та самая Дезире, и чем дальше, тем сильнее укреплялся в своих сомнениях, то теперь все происходило с точностью до наоборот. Время стремительно неслось назад, и он снова видел перед собой ту, которую, казалось, потерял навсегда.
И было еще одно обстоятельство: если раньше Павел не знал, любит ли он ее (он знал лишь о том, как его неудержимо тянет к этой женщине…), то теперь его чувства обрели вполне определенную форму. «Я люблю ее. Да, именно так, я люблю ее…»
— Не уходи, — сказал он. — Ты должна вспомнить меня. Ну же, вспомни!
— Не дождешься! — торжественно повторила она. — А еще…
— Что? — с надеждой спросил он.
— А еще я тебе вот что скажу — никуда я отсюда не уеду. Это ты должен уехать, если в тебе осталась хоть капля порядочности!
Она вела себя и говорила как абсолютно нормальная среднестатистическая женщина — смесь пафоса и банальности… Из-за такой женщины он точно никогда бы не потерял голову раньше. Но было поздно — он любил ее.
— Никуда я не уеду! — зло произнес он.
— Прекра-асно! Пожалуйста, оставайся, я буду для тебя немым укором!
— Ну, не таким уж и немым… — пробормотал он.
В воскресенье утром все собрались за завтраком на веранде, отсутствовал только Викентий, которого задержали в городе дела.
Степан Андреевич в льняном легком костюме сидел во главе стола, а рядом, по правую руку, — Павел. Далее расположились Иван с Лерой, потом Кирилл напротив Кристины, Эмма Петровна с Олей, а на противоположном конце стола — Силантьев. Мура хлопотала по хозяйству, время от времени присаживаясь к Степану Андреевичу с левой стороны.
Вид у Муры был надменный и строгий, она была исключительно любезна со всеми, а вот Силантьева она отказывалась замечать, словно его здесь и не было.
— Патриархальный быт… — мечтательно произнес Иван, намазывая на булочку масло. — Теперь я понимаю, в чем его прелесть!
— Где это ты, дружочек мой, видишь патриархальный быт? — осклабясь, ехидно спросил Степан Андреевич.
— Дядя, ну что вы… Это просто чудесно, что мы собрались здесь все вместе — три поколения, Локотковы и Острогины, Оленька, Ярослав Глебович, Мура, ваши замечательные помощники — Кирилл и Кристина… — нараспев перечислил Иван.
— Кое-кто явно лишний… — вполголоса буркнула Мура.
— И я даже знаю кто!.. — с той же интонацией пробормотал и Силантьев.
— Кеши не хватает, — поспешно напомнила Эмма Петровна. — Но он только к обеду будет…
Она всегда стремилась подчеркнуть свою близость к Степану Андреевичу.
— Работа превыше всего! — ослепительно улыбнулся Кирилл. — Жаль только, что наша невеста сидит без дела…
Все разом взглянули на Олю. Павел, мрачный, молчаливый, так и пожирал ее глазами.
— Ты прав, Кирилл… — фальшиво улыбнулась Оля. — Пойду помогу Муре на кухне.
— Я с тобой, — вышла из-за стола и Кристина. — Мура, а вы сидите, мы сами справимся.
— Чай уже заварен… А пирожные достаньте из холодильника, блюдо под них уже приготовлено! — крикнула им вслед Мура.
По длинному узкому коридору они прошли на кухню.
— Не-на-ви-жу… — раздельно произнесла Кристина, заправляя пряди черных волос за уши. — Я его ненавижу! Ты тоже, что ли?..
— Да, я его тоже ненавижу… — пробормотала Оля, думая о Павле. — Погоди, а ты о ком?..
— О Кирилле, конечно! А ты о ком? — сразу же заинтересовалась Кристина.
— Так, не важно… — Оля взяла в руки фарфоровое расписное блюдо и принялась разглядывать узор на нем.
— Слушай, я все-таки кое-что раскопала… — шепотом произнесла Кристина, оглянувшись на дверь в коридор. — Помнишь, я тебе говорила…
