Вдох. Глубокий и очень медленный выдох.
Ее голос пробивался сквозь голос Марко.
«Ты разве не знала, что Сальва женат? Ты разве не знала…не знала…женат…Сальва женат на русской красавице».
Глава 8
Пятнадцать лет назад…
Заседание суда скорее походило на фарс. Ему не дали сказать и слова. Все это время он сидел со связанными руками с кляпом во рту и мог только бешено мотать головой, когда никто, ни одна сволочь не перевела ему ни одно слово. Он силился разобрать, что они говорят, уловить хотя бы тон, но китайский был слишком далек для него. Оставалось только стискивать пальцы и надеяться. Нет, не на чудо. Сальваторе ди Мартелли никогда не верил в чудеса. Надеяться, что найдется хоть какая-то гребаная лазейка из всего этого дерьма.
Когда оглашали приговор, его насильно подняли с кресла. Пока судья что-то зачитывал с листа, Сальваторе смотрел на людей, которые пришли в зал суда. Кто они? Зеваки? Друзья прокурора или инспектора? Это известно одному дьяволу. Какого черта все эти извращенцы делают на слушании? Какого хера сидят здесь?
«Вы! Вы купили билеты в первом ряду? Заплатили за снаф? Или ждете, когда меня поставят здесь раком? А вы сможете подрочить и кончить прямо в зале? Кто вы?»
Среди них нет ни одного европейца. Никого, к кому можно было бы обратиться по-английски, по-итальянски. Это кино только для своих. Закрытый, сука, показ. Как только вытащили кляп изо рта, тыкая в бок и требуя на ломаном английском, чтобы он сказал свое имя, Сальваторе отчаянно заорал:
— Я хочу знать, к чему вы меня приговариваете и в чем обвиняете? Эй! Почему никто не переводит?! Где мой чертов адвокат?!
Когда Паука выводили из зала, один из зрителей провел большим пальцем по шее от уха до уха и усмехнулся гнилыми зубами. Характерный знак. Его понимаешь без слов. Значит, вынесли-таки смертный приговор. Суки! И что?! Вот так?! Его просто вот так казнят, как какого-то Винченцо, и похоронят в безымянной могиле?
Принялся брыкаться, пытаясь вырваться, пытаясь выдернуть изо рта кляп, падая на пол, чтобы не могли тащить.
Пусть дадут ему позвонить! Просто позвонить! Попрощаться с ней! Услышать ее голос! Он не хочет вот так. Это, бл*, слишком жестоко даже для него.
Его бросили обратно в камеру и закрыли там на долгие десять дней. Приносили только еду в железной миске и попить в небольшой жестяной кружке.
Адвокат появился лишь за тем, чтобы сообщить ему о приговоре. Обыденным тоном, как будто рассказывает историю о каком-то знакомом, заявил:
— Вас приговорили к смертной казни. Смерть наступит от выстрела в голову. Если вы завещаете части своего тела и внутренние органы на трансплантацию для нуждающихся, ваша смерть будет быстрой и гуманной.
Сложил пальцы корзинкой и со скучающим видом посмотрел в окно. Сейчас расскажет ему о том, как его казнят, и пойдет к жене и детям жрать ужин и смотреть телевизор.
— А если нет?
— Если нет, то вначале вы получите инъекцию, от которой будете умирать долго и мучительно, но зато дешево и сердито. Купите себе легкую смерть. Искупите грехи пожертвованием.
— Я хочу купить себе звонок по телефону!
Адвокат задумался. Потом куда-то вышел. Его не было около десяти минут, показавшихся Сальваторе бесконечностью.
— И вы подпишете все бумаги?
— Да, я подпишу бумаги.
— Хорошо. Вам дадут позвонить.
И протянул ему кнопочный старый сотовый.
— Только по одному номеру. На разговор ровно две минуты. Через две минуты связь оборвется.
Решился и набрал сотовый Вереск. Там сработал автоответчик. Номер не был отключён. Просто автоответчик. Как будто в нем села батарейка. Но разве все они не должны круглосуточно дежурить у телефона — вдруг он объявится? Или…или они действительно уехали без него в Италию?
— Быстрее. У нас время тоже ограничено.
Если сейчас наговорит на автоответчик, то больше звонка не будет… Посмотрел на адвоката, на конвоиров и, прикрыв глаза, тихо сказал.
— Я люблю тебя, Вереск. Всегда любил. С того самого момента, как увидел впервые, и до своего последнего вздоха. И перед смертью хочу сказать то, что мог сказать давно, но…но не хотел оправдываться, не хотел выглядеть жалким идиотом. Вас не должно было быть там… тебя и твоей матери. Для вас были куплены билеты в Италию, снят дом неподалеку от Палермо. Я все продумал и просчитал, я предложил твоей матери сделку — вашу жизнь в обмен на тебя. В обмен на ее согласие отдать тебя мне в жены и смириться с участью вдовы. Я сделал для тебя и для нее поддельные документы, я спланировал твой отъезд. Марко должен был передать послание, чтобы вы бежали из Чикаго. Я встречал тот самолет… в Риме… тебя там не оказалось. Не знаю, почему твоя мать приняла решение остаться… Этой помолвки не должно было быть. Вас там не должно было быть! Но… сейчас это уже не имеет значения…
Посмотрел в окно, на небо, затянутое тучами, на птицу, качающуюся на ветке.
— Сегодня меня казнят. Через пять часов меня отведут в какой-то бункер и пустят мне пулю в лоб. И знаешь, я сдохну самым счастливым ублюдком на земле, потому что у меня была ты. Потому что я познал смысл этой гребаной жизни. И он всегда заключался в тебе. Всеми моими помыслами владела ты. Каждый свой вздох я посвящал только тебе. Даже на том свете я буду вариться в котле и орать твое имя. Прощай, малая!
Отключил звонок и швырнул сотовый адвокату.
— Ну что? Встретимся в аду?
На казнь его везли с закрытыми глазами в каком-то фургоне. Мать в детстве учила его молиться. Но он забыл все слова. Лежал лицом в вонючий пол и вспоминал о том, как маленькая девочка с медовыми волосами стояла перед ним, задрав мордашку, и грозила ему кулаками.
У нее были умопомрачительные сиреневые глаза. Он смотрел в них тогда и думал о том, что надо задать ей трепки, чтоб не зарывалась, а вместо этого тащил волчонка на задний двор ее дома.
И так было всегда. На первом месте она, и только потом все остальное. О ней, для нее…
Вспомнил себя, сидящим на ветке у ее окна с гитарой в руках, и ее ладошки, прижатые к стеклу, и глаза, распахнутые и пожирающие его силуэт. А он пел ей тогда свою любимую:
— Don't you cry tonight
I still love you baby
Don't you cry tonight
Don't you cry tonight
There's a heaven above you baby
And don't you cry tonight*1
Ты бы заплакала обо мне, Вереск? Если бы узнала, что я мертв? Из твоих глаз катились бы слезы, малая? Ты бы пришла ко мне на могилу, если бы она была? Ты бы простила меня за мою дикую любовь к тебе? Если бы я знал молитвы, я бы молился тебе! И я прощаю тебя…прощаю, что сможешь жить дальше без меня. Ты сможешь, Вереск? Сможешь быть счастливой без меня? Когда-нибудь ты расскажешь своим детям… что я был в твоей жизни? Или будешь постыдно молчать обо мне, Вереск?
