(с) Ульяна Соболева
В его руках сиреневый колосок вереска, ведет им по моей щеке, рисует линию бровей. Смотрит то на колосок, то на мои глаза. Словно сравнивает. Зубами перехватил посередине и пальцами повел по моей шее вниз, к пуговкам платья. Одну дернул, другую. А я дышу часто-часто, и взгляд от его глаз отвести не могу. Как же они обжигают, его глаза. Черные, мрачные и такие красивые.
Когда хотел распахнуть ворот платья, я всхлипнула и перехватила его запястье.
— Не трогай…, — шепотом, с мольбой. Но как же безумно хотелось, чтобы тронул. Много трогал, сильно, до боли. Так трогал, чтоб на мне остались следы от его пальцев.
— Не трону, — наклонился прямо к моим губам, — руками не трону. Обещаю. Слово Мартелли. Веришь?
Хрипло, взволнованно. И я поверила, позволила расстегнуть платье почти до пояса, но оголить себя не дала, дернулась вверх, но он властно уложил обратно в душистую зелень. Сочные. Полные губы клеймили поцелуями мои глаза. Щеки, кромку волос у уха, терзали мочку, закусывая, играя с ней наглым языком, вызывая мурашки. Повел колоском по моей щеке, по губам, по шее вниз, к ключицам. Какой дикий взгляд, когда смотрит на мою грудь, едва прикрытую тонкой тканью. Стоит слегка откинуть в сторону уголок, и увидит ее. Он не улыбается, он серьезный, напряженный, сосредоточенный и в то же время словно безумный. И я впервые ощутила, как сильно напряглась моя грудь. Как она ноет, как зудит от жажды ласки. Именно ЕГО ласки, его рук и губ. Колосок скользит под ткань, щекочет кожу, касается соска, и меня прошибает как электричеством, я ощущаю, как сильно и болезненно он окаменел от дразнящего трепета и как сильно сдавили мужские пальцы мой затылок, не давая пошевелиться.
Ласкает так утонченно, опытно, уверенно и смотрит мне в глаза. Моя грудь не обнажена, он ее не трогает руками, как и обещал, и в то же время от этой безумной ласки меня всю выгибает, низ живота опаляет диким жаром. Все как будто наливается, тяжелеет. Между нижними губами дергается и дрожит какая-то предательски пульсирующая точка. И хочется сильно сжать колени и бедра, чтобы унять эту пульсацию. Коснуться этой точки. Сдавить ее. Растереть. О, как же сильно мне этого хочется, и по взгляду Сальваторе я понимаю, что он знает об этом.
Сальва убрал колосок от моей груди, снова повел вверх к шее, обвел мои губы, скользнул им ко мне в рот.
— Попробуй на вкус… сладкий, как ты.
Шумно выдохнул, когда я облизала цветок и обхватила его губами, медленно забрал и взял его в свой рот, провел языком по лепесткам. От этого зрелища перехватило дыхание, захотелось застонать. Я не могла оторваться от этого порочного языка, трогающего нежные лепестки, проникающего между ними. Захватывающего бутон в рот. Как же это грязно и…завораживающе. Соски тут же сильно заныли, как будто я ощутила на них его губы. Сомкнувшиеся вокруг моих бутонов. В ответ на мои мысли они вытянулись и начали пощипывать от адского желания оказаться на месте цветка. До безумия хотелось… чтобы он их точно так же. Этими своими губами. О Боже… это так ужасно, что я об этом думаю.
Засмотрелась и охнула от неожиданности, когда Сальва задрал мою юбку до пояса, а он тут же накрыл мой рот своим, так сильно и жадно, что мы оба застонали. Удерживает за волосы, а сам тянет трусики вниз, к щиколоткам. Засопротивлялась, начала отталкивать. Отпрянула назад, тяжело дыша, сгорая от стыда.
— Ты обещал, — почти со слезами, — обещал не трогать.
— Не трону, — выдохом мне в губы, и снова лаская их своими губами, скользя языком по моему языку. И мне хочется ему верить… но он стягивает трусики и толкает мою ногу в сторону, — тссс… не трону, Вереск… руками… собой не трону. Клянусь. Просить будешь — не трону.
— Не буду, — упрямо, глядя в его глаза.
— Будешь, — уверенно, с усмешкой.
По внутренней стороне бедра скользит кончик колоска, вызывая множество острых, колючих мурашек. Голая плоть пульсирует и сжимается от прохлады. Если наклонит голову и увидит, я умру. На месте.
— Не смотри, — хрипло ему в губы.
— Не смотрю. — так же хрипло в губы мне. Как сильно потемнели его глаза, какими глубокими и жуткими стали. Колосок все наглее, все ближе, пока не коснулся там, и меня не подбросило, не выгнуло дугой. Удержал за волосы. Грубовато, властно, а губы моих касаются нежно, осторожно. Обводя языком верхнюю и нижнюю.
— Вереск… ласкает Вереск… вот так.
Обжигающее касание и ловит мой всхлип жадными губами. Я не знаю, почему так больно, почему хочется расплакаться, и сильнее сжимаю его плечи, всматриваясь в черные бездны. Касания такие дразнящие, такие тягучие. Они задевают где-то так чувствительно, что меня начинает знобить от наслаждения, стыда и…желания получить больше. Сама не понимаю, как с губ срываются стоны, а он их ловит, и вот уже колосок нагло двигается вверх и вниз, раздвигая меня, проникая между складками плоти, трепеща на самом чувствительном месте. То нежно, то сильно. И мои глаза закатываются, а колосок двигается все быстрее и быстрее, и Сальва пожирает меня бешеным черным взглядом. Впился в мой рот своими горячими губами, и я в ответ впилась так же дико, кусая его за язык… уже в примитивном, первобытном желании получить, достичь того самого… нарастающего внутри, там, где цветок щекочет, трогает, царапает, но недостаточно, чтоб стало легче.
А он все сильнее стискивает зубы, выдыхая шумно через нос. Мне кажется, что я умираю. Мне больно… сладко и очень больно. Потому что оно все не наступает… облегчение. Я вся мокрая, пьяная, растерянная, дрожащая.
— Сальва…, — как стон о помощи, как мольба чего-то, о чем сама не знаю.
— Я обещал…
— Сальваааа, — чуть не плача.
— Тронуть тебя… скажи, чтоб тронул. Попроси… меня.
— Тронь…тронь меня, пожалуйста.
— Нет, — с усмешкой уголком рта, — нееет… не трону.
Вцепилась пальцами в его волосы в ярости и в ту же секунду ощутила последнее касание цветка, хлёсткое, сильное, стеблем вверх, и, изогнувшись, широко открыла рот, хватая губами воздух, который вдруг исчез, растворился в острой вспышке, в каком-то адском сиянии наслаждения, сотрясшего все мое тело. Сама не понимаю, как шепчу его имя, запутанно, сбивчиво, вздрагивая от самого первого оргазма в своей жизни.
Долго еще смотрели в глаза друг другу, пока я подрагивала от удовольствия, и стыдливый румянец заливал мои щеки. А ведь он сдержал слово. Не трогал и не видел, и при этом все было так пошло, так порочно и красиво… Подалась вперед и спрятала лицо у него на груди.
— Один — ноль, Вереск… ты мне теперь должна.
Стыдливо прячусь, потираясь щекой о его сильную, мощную грудь, не хочется больше смотреть ему в глаза, руки одергивают юбку, шарят в поисках трусиков, а он нагло шепчет мне на ухо:
— Я забрал их себе… мой трофей.
— Придурооок, — шепчу в ответ и трогаю пальцами его губы, они искусаны мною, опухшие и такие сладкие. Теперь я знаю, насколько они сладкие.
