Позвонив, Станкевич предложил встретиться для серьёзного разговора в спортклубе у метро «Октябрьская», рядом с французским посольством. Прежде там был оздоровительный центр, выстроенный на излёте советской власти каким-то богатым оборонным заводом. Но центр приватизировали и переоборудовали, превратив в то, что теперь называется SPA. На фронтоне ещё виднелась аббревиатура завода-изготовителя, полуприкрытая ярким названием вроде Sunny beach. Я долго ждал на ступеньках, продуваемый зимним ветром, пока не подъехал чёрный «Мерседес» в сопровождении джипа охраны. Из машины устало вылез Станкевич в длинном кашемировом пальто песочного – по тогдашней моде – цвета.
– Извини, президент задержал, – хмуря государственные брови, сообщил он.
С мороза мы вошли в клуб, там зеленели пальмы и хищно цвели орхидеи. Не помню насчёт колибри, но зато юные девы в коротких вроде туник халатиках порхали во всех направлениях. Кресла, столики, шторы – всё укладывалось в ныне забытое советское слово «фирма» с ударением на последнем слоге. Когда в СССР снимали кино про зарубежную жизнь, даже совместными усилиями бутафоров «Мосфильма», «Ленфильма» и Киностудии имени Довженко не удавалось воссоздать атмосферу и обстановку этого капиталистического комфорта. А тут – на тебе! Станкевич у стойки предъявил свою золотую членскую карточку, а за меня, как за гостя, заплатил пятьдесят долларов одной бумажкой. Моё сердце сжалось от классового недоумения.
– Энергетические коктейли пить будете? – спросила девушка с нежно-предупредительной улыбкой, неизвестно откуда взявшейся в нашей стране, которая ещё недавно славилась тотальным хамством в сфере обслуживания.
– Будем, – кивнул Станкевич и отдал ещё полсотни баксов.
Сердце моё заболело от классовой обиды. Напомню: сто долларов в месяц я получал тогда в «Гражданине России», считая себя богачом по сравнению с резко обнищавшими писателями-патриотами. Не заметив моей оторопи, он повёл меня в раздевалку. Глянув на Станкевича, облачившегося в радужный адидасовский комплект и кроссовки стерильной белизны, я почувствовал себя в советском своём «тренике» крестьянским ходоком, забредшим в высший свет. Мы уселись на велотренажёры с дисплеями и стали накручивать километры, оставаясь на месте. Станкевич рассказывал мне о сложном политическом моменте, о назревающем конфликте между президентом и Верховным Советом. Он задумал выпускать газету «Ступени», у него имелись свои виды на будущее России, но ему нужен был главный редактор с именем, чтобы раскрутить новое издание. Из его осторожного рассказа стало ясно: амбиции бывшего комсорга простираются много дальше должности советника президента. Девушка в тунике грациозно принесла высокие стаканы с энергетическим коктейлем, очень похожим на обыкновенный яблочный мусс, который давали нам в детском саду.
– Если ситуация в этой стране будет и дальше развиваться так, как сейчас, надо сваливать… – задумчиво молвил Станкевич, хлебнув чудо-напитка.
Я чуть не рухнул с велотренажёра. Один из тех, кто затевал в стране бучу, приведшую к развалу и одичанию, один из тех, кто обещал, убрав от власти коммунистов, превратить страну в цветущий сад наподобие спортивно-оздоровительного клуба, один из тех, кто сулил рыночное изобилие, теперь собирался сваливать из «этой страны», не оправдавшей его доверия. А Станкевич уже говорил о саботаже со стороны старых кадров и вероятности введения в России военной диктатуры во благо демократии. М-да, изнасилование как способ полового просвещения – это вполне в духе российских либералов!
Накрутив положенное количество километров, мы поплавали в бассейне, потом он предложил позагорать и повёл меня в солярий, где стояли «вафельницы», похожие на капсулы для межгалактического сна из фильмов Стенли Кубрика. Одна «вафельница» медленно открылась, и оттуда вылез, позёвывая, узнаваемый член межрегиональной группы, водивший шахтёров стучать касками на Горбатом мосту у Белого дома.
«Эге, – подумалось мне, – шахтёры теперь о лаву головами стучат, а этот в Sunny beach загорает».
– Чуть не заснул – так хорошо! – улыбнулся он, потягиваясь.
Если бы обнищавшие горняки увидели его здесь и в таком виде, то прикончили бы на месте отбойными молотками.
Станкевич улёгся в «вафельницу». Я же не рискнул, с детства опасаясь замкнутого пространства. Мне захотелось выпить пива – от впечатлений и энергетического коктейля во рту пересохло, но, заглянув в меню и увидев, сколько стоит кружка, ограничился водой из-под крана. Потом я снова плавал в голубом бассейне, размышляя, что, вероятно, обещанный после реформ скачок уровня жизни населения не может произойти сразу и везде, сначала возникнут оазисы благополучия среди разрухи вроде этого клуба, потом европейские стандарты ползучим счастьем распространятся по всей державе, и граждане насладятся комфортным изобилием. Но тогда чем этот путь отличается от того, которым пошли в своё время коммунисты сих распределителями и закрытыми санаториями? Они тоже сулили народу неуклонное удовлетворение растущих потребностей, даже, надо признать, частично выполнили обещания. Вот и этот роскошный оздоровительный центр завод построил для работяг перед самой перестройкой… Рассекавший воду в другом конце бассейна волосатый пузан, едва державшийся на плаву из-за золотой якорной цепи на жирной шее, вяло махнул рукой, и девушка в тунике метнулась к нему с энергетическим коктейлем.
Вдруг на кафельном берегу я заметил нервозную суету, забегал туда-сюда испуганный персонал, примчались люди в белых и закричали:
– Сгорел… Человек сгорел… Какой ужас!
«Там человек сгорел!» – вспомнил я строчку из Фета и увидел, как врачи ведут под руки шатающегося Станкевича.
На фоне докторских халатов его обгоревшее тело напоминало кусок свежей, не успевшей заветриться говядины. На малиновом лице страдали огромные белые от ужаса глаза, лохматые пшеничные брови стояли дыбом.
– Сергей! – позвал я из воды.
Он в ответ лишь плеснул детской ладошкой, прощаясь навсегда. Впрочем, нечего страшного с ним не случилось, ожог оказался не опасным. Кто ж не сгорал на море в первый день пляжной дремоты? Кошмар с ним произошёл потом, когда его обвинили во взятке, и Станкевич на десять лет скрылся в Польше, оказавшись вдруг этническим ляхом, чьи предки были сосланы в Сибирь за участие в восстании против царя. Всё-таки склонность к бузотёрству, по моим наблюдениям, передаётся по наследству. Потом он вернулся, но на былой уровень вскарабкаться уже не сумел: пространство вокруг трона всегда занято небескорыстными соратниками, подобно тому, как в январе тёплая вентиляционная решётка плотно засижена голубями. Но на самом деле, думаю, его покарали не за десять тысяч долларов на лапу, а за двурушническую позицию в конфликте Ельцина с Верховным Советом. Станкевич, как и положено, держал яйца в разных корзинах, в результате остался без яиц. Его нынешние выступления на телевидении напоминают мне пение политического кастрата.
Я оделся и постарался незаметно проскочить мимо рецепции, опасаясь, как бы с меня не стребовали деньги за какую-нибудь нечаянную услугу, потреблённую по неведению, а зелёных полусотен в моих карманах не было. Выйдя из оазиса будущего благоденствия, я поехал домой. Москва после 1991-го как-то сразу обветшала и замусорилась. Улица Горького, снова став Тверской, превратилась от Красной площади до Белорусского вокзала в бесконечные торговые ряды, точнее, в барахолку. На ящиках и коробках лежало всё, что можно продать: от сушёных грибов до собрания сочинений Сервантеса. Тогдашний мэр Гавриил Попов, похожий на гигантского ископаемого крота, утверждал, будто свободный рынок начинается с барахолки. Росли никем не убираемые помойки, крысы бегали беззаботно, как кошки. На задах дорогих ресторанов вроде «Метрополя» виднелись кучи выеденных устричных раковин, которые страшно воняли. Автомобиль я вёл аккуратно: участились случаи, когда за вполне законный обгон тебя могли вытащить из машины и отлупить крутые ребята в кожаных куртках.
