Весь очерченный кусочек старой Москвы можно за час-полтора обойти прогулочным шагом. Эти места и стали в моих книгах несуществующим Краснопролетарским районом столицы, если хотите, моей Йокнапатофой и Гринландией.
Но вернёмся в 1976-й, когда из школьного учителя я превратился в солдата. В Орехове-Борисове собрались проводить меня в армию все тогдашние друзья-товарищи: Мишка Петраков, Петька Коровяковский, поэты Александр Аронов, Игорь Селезнёв и Пётр Кошель с женой Инессой Спюньковой – дочкой крупного партийного деятеля. Вереде творческой интеллигенции призыв в армию воспринимался тогда как общечеловеческая трагедия, и пили в основном за то, чтобы я не растерял свой талант в марш-бросках и не замотал божий дар в портянки. Мрачный по обыкновению Кошель дал совет: «Не лезь куда не надо и не делай то, чего не просят!» Потом Петя, щуплый, как канатоходец, приревновал жену к своему огромному тёзке Коровяковскому, и мы долго их мирили.
– Прошу вывести негодяя вон! – кричал Кошель и указывал на дверь жестом римского полководца.
– Вот ещё! – ухмылялся в усы второй Петя и наливал себе новую рюмку.
– Он большой поэт! – объяснял я другу детства.
– А я знаю китайский! – отвечал тот и снова выпивал.
Наконец мы остались с Наталией вдвоём. Нам предстояло налюбиться на целый год! Впрочем, не всё было так трагично. Ещё летом я встретил в коридоре «Московского комсомольца» Лёшу Бархатова, одетого в подогнанную «парадку» с ефрейторскими погонами. Я его знал: до призыва он работал в «МК» корреспондентом. У меня к тому времени тоже, кстати, имелось удостоверение внештатного корреспондента этой газеты. Разговорились, и я скорбно сообщил, что моя аспирантура накрылась медным тазом и осенью мне идти в армию.
– Гениально! Ты-то мне и нужен!
Оказалось, он два года отслужил в части, расположенной в Москве и приданной столичному пожарному управлению. Лёша выполнял функции, как сказали бы сегодня, пресс-секретаря, сочиняя для разных изданий статьи об опасности неосторожно брошенного окурка. Осенью заканчивался срок его службы, и руководство попросило подыскать среди журналистов-призывников замену.
– Да ведь ты писал про пожарных! – воскликнул он. – Сегодня же доложу наверх!
– Ещё бы! – солидно кивнул я.
Речь шла о фельетоне «Сигарета, сигарета…», опубликованном в «Московском комсомольце» под моей фамилией. Меня и в самом деле направляли в пожарную часть для сбора материала, но я по неопытности совершенно запутался в фактах безответственного обращения граждан согнём, и текст мне за бутылку сочинило признанное сатирическое перо «МК» – Володя Альбинин.
– Учись, пока я жив! – сказал он и за полчаса, покуда я бегал за бутылкой, накатал «подвал».
Умер Альбинин от цирроза печени.
Бархатов перезвонил мне через несколько дней, я съездил куда надо и был представлен краснолицему майору, тот в ходе беседы задавал наводящие вопросы, выясняя, не склонен ли я к спиртному, – проблема, видимо, болезненная для пожарных подразделений. Наконец майор сказал, что я им подхожу.
– А как я попаду к вам?
– Не волнуйся, наш офицер «купит» тебя на городском призывном пункте.
– Как это-«купит»?
– Ну заберёт, заберёт. Пока карантин и школа молодого бойца, придётся посидеть в казарме, а потом на выходные будешь ездить к жене. Но если в воскресенье в 20.00 в часть не вернулся – дезертир! Понял?
– Так точно, товарищ майор! – расцвёл я.
В тот миг у меня во всём свете было два любимых существа – жена Наталия и командир военизированной пожарной части. Однако закончилось всё очень плохо. Тщетно я ждал на городском пункте обещанного офицера-покупателя. Он так и не пришёл. Бродя в мучительном предчувствии по этажам, я вдруг столкнулся нос к носу с моим недавним учеником Зелепукиным. Остриженный наголо и одетый, как я сам, в какие-то обноски, он сначала оторопел, а потом заржал: «Юрий Михайлович! А вас-то за что?!»
Уже вернувшись из армии, я узнал, что произошло. Такую же повестку, как и я, получил сотрудник «Комсомольской правды» Андрей Шумский, тоже, кстати, поэт. Он-то и занял моё место при пожарном начальстве, забыв про обещания, оно предпочло известного журналиста из всесоюзного издания какому-то внештатнику городской молодёжки. Понять их можно. Шумский, очень талантливый парень и мажор, вскоре после возвращения из армии погиб, разбившись на папином автомобиле.
Я же стал рядовым в/ч пп 47573, заряжающим с грунта батареи самоходных артиллерийских установок, и обменял российскую метель на германскую зимнюю сырость: наш полк стоял в городке Дальгов, неподалёку от Западного Берлина. Теперь это уже Берлин. Узенькое Гамбургское шоссе, плотно обсаженное липами, стало широкой автострадой. На месте военного городка – коттеджный посёлок и скидочная деревня. Если внимательно присмотреться к некоторым домам, можно различить в них черты былой казармы, облагороженной экономным немецким гением. В клубе, стилизованном под замок, сначала сделали музей советской оккупации, а теперь там центр толерантности. Умнеет Европа. Кое-где сохранились ангары и многоэтажные заколоченные казармы – память о несметной советской силе, стоявшей здесь сорок пять лет и ушедшей по своей воле. Американцы, кстати, не закрыли в Германии ни одной базы. За опасным тевтонским союзником, имеющим такой опыт наступательных войн, надо приглядывать. Между прочим, в ФРГ недавно разрешили переиздать как исторический памятник «Майн кампф». И что же? Книга побила все рекорды продаж. Иногда я с изумлением смотрю на советских евреев, гуртом уехавших в 1990-е сюда за спокойной и толерантной жизнью. Мёртвых вулканов не бывает, только – спящие…
В Олимпийской деревне, где я дослуживал в дивизионной газете «Слава», теперь музей под открытым небом, посвящённый берлинским Олимпийским играм 1936 года, в которых СССР, кстати, протестуя против фашистского режима, не участвовал. Зато США, Англия, Франция – все тут как тут. Ещё как участвовали, заселив полдеревни. Правда, интересно? Между прочим, именно там, где жила многочисленная американская команда, в домиках, выстроившихся каре вокруг плаца, и располагалась наша комендантская рота. Об этом дружном участии в фашистской Олимпиаде будущих членов антигитлеровской коалиции хоть кто-то вспоминает? Никто. Большую правду о причастности Запада к зарождению и усилению фашизма давно спрятали в малую правду о пакте Молотова – Риббентропа, а ведь мы были последней европейской страной, подписавшей договор о ненападении с Гитлером. Вот так…
Я выполнял ратный долг в мирной армии: полуостров Даманский уже подзабылся, а Афганистан ещё не грянул. Сейчас, одолев значительную часть жизни и побывав в различных ситуациях, я понимаю, что служил в общем-то в нормальных условиях, которые, скажем, срочнику, попавшему в Чечню, показались бы раем. Во всяком случае мне, как призывникам начала 90-х, не приходилось просить милостыню под магазином, чтобы подкормиться. А нашим офицерам не надо было сторожить автостоянки, чтобы свести концы с концами, ибо на денежное довольствие прожить семье было невозможно. Наоборот, молоденький советский лейтенант, едва окончивший общевойсковое училище, сразу становился вполне обеспеченным человеком в сравнении, к примеру, со мной – выпускником пединститута.
