– Я видела новости, – сказала она еще до того, как Леон успел открыть рот. В ее голосе слышался невыразимый страх. – Насколько все плохо, Ле?
– Это катастрофа, Мари. – Он обнаружил, что плачет, впервые за последние десять с лишним лет. – Мне так жаль, дорогая, мне ужасно жаль, это полнейшая катастрофа.
4.
В тот вечер на телеканале CNN выступала Элла Касперски. Оливия и Леон смотрели этот выпуск: Оливия в квартире своей сестры в Нью-Йорке, а Леон в номере отеля в Лас-Вегасе. «Конечно, я допускала, что прибыль могла быть законной, Марк, – говорила она интервьюеру, – но в таком случае это был бы первый законный фонд в истории, прибыль в котором можно изобразить в виде почти идеального угла в 45 градусов, так что вы должны понять мой скепсис».
Оскар и Джоэль смотрели передачу в баре в Мидтаун. Они годами утешали себя, называя Касперски маргиналкой, но в то же время понимали, что она всецело права в своих подозрениях насчет управления активами Алкайтиса, и Оскар читал яростные и обескураживающе точные записи в ее блоге.
«Меня совсем не радует, что я оказалась права», – говорила она теперь, элегантная и безупречно выглядящая, в студии CNN. Она рассказывала о том, как познакомилась с Алкайтисом в лобби отеля, как провела расследование и пришла к выводу, что прибыль была фальшивой, связалась с КЦБ, но те настолько вопиюще провалили расследование, что теперь зашла речь о расследовании в конгрессе; годами пыталась предать эту историю огласке, но ее считали чокнутой – и даже теперь, когда Оскар знал, что все это правда и что Касперски во всем права, ему хотелось швырнуть в экран ботинок. Почему люди, которые оказались правы, так часто раздражают?
– Она просто светится от счастья, – сказала Джоэль. – Она счастлива от того, что была права.
5.
Утром инвесторы снова собрались у Gradia Building. Харви выключил телефон и ни с кем не разговаривал и с удивлением обнаружил, что уже в половину восьмого утра на улице собирались люди, дюжина из них безнадежно сбилась в кучку на дальней стороне тротуара, куда их оттеснила охрана вокруг здания. Он попытался прокрасться внутрь, ни на кого не глядя, но одна женщина обратилась к нему и дотронулась до его руки.
– Харви.
– Оливия.
Он несколько раз видел ее в офисе Алкайтиса. На ней было белое пальто и желтый шарф, и на фоне беспощадной серости Манхэттена в декабре она напоминала нарцисс.
– Ты ведь с ним работал, да?
В его поле зрения ворвался еще один инвестор, мужчина с красным лицом и ужасом в глазах.
– С Алкайтисом?
Харви уставился на Оливию, а она уставилась на Харви. Ему хотелось оказаться с ней наедине и во всем признаться без лишних людей, которые столпились вокруг.
– Харви, – спросила она, – это правда? Ты знал?
К ним подошел еще один инвестор, нет, уже двое, разгневанных людей становилось все больше, и они подступали все ближе, Оливия сияла в своем белом пальто посреди типичных для нью-йоркской зимы черных и серых фигур; они напирали на него, дыша страхом и недавно выпитым кофе. Харви стал бояться за свою жизнь. Их будет очень легко понять, подумал он, если они сейчас поднимут его и швырнут под колеса машин. Похоже, они и в самом деле хотели это сделать. Он был крепкого телосложения, но вшестером они бы с ним управились. Проезжая часть была совсем рядом.
– Мне надо подняться наверх и посмотреть, что там происходит, – сказал он.
– О, ты никуда не пойдешь, – сказал один из них, – пока не скажешь нам…
Но неожиданно для всех он пустился бежать, как испуганная лошадь, чтобы никто не успел его схватить, прежде чем он сорвется с места. Когда он в последний раз бегал? Уже много лет назад. Он даже не представлял, насколько быстро может бежать. Вот он уже в лобби. Он приложил свою карту и прошел через турникет, пока люди стояли на тротуаре и ошарашенно наблюдали за ним. Однако он был в ужасной форме и теперь еле дышал. Кажется, он потянул лодыжку или сразу обе лодыжки. В тюрьме, решил Харви, он будет постоянно тренироваться, отжиматься в камере, поднимать гантели и бегать во дворе. Когда он добрался до 17-го, то увидел, что дверь в офис была открыта. У входа стоял полицейский. Люди в кабинете сначала показались ему массой неразличимых теней: темные костюмы, темные куртки с надписью ФБР или «подкрепление» на спине.
В жизни случаются моменты, когда нужно проявить храбрость. Харви не развернулся обратно к лифту, не сел в такси до аэропорта, чтобы уехать из страны, хотя у него по-прежнему был с собой паспорт. Он вошел в самое сердце пчелиного улья и представился.
С утра офис Харви заполнили агенты ФБР и представители КЦБ, и некоторые из них очень хотели с ним поговорить; почему бы ему не собраться с мыслями, пока все усядутся в конференц-зале, сказали они ему.
– Мне просто нужно кое-что достать из стола, – попросил Харви.
Они ответили, что могут сами достать то, что ему нужно, вероятно, опасаясь, что он прячет оружие.
– Если вы посмотрите в верхнем левом ящике, – сказал Харви, – под файлами, там будет блокнот с моими записями. Несколько страниц. Думаю, они вас заинтересуют. – Он проследовал мимо них в конференц-зал.
Оскар пошел за ним.
– Что там? – спросил он, побелев.
– Ты знаешь, что там, – ответил Харви. Оскар выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок, но Харви на удивление был спокоен. Все казалось ему нереальным. Оскар написал сообщение Джоэль, и она не пришла. Она заехала за детьми в школу, забрала их с уроков посреди утра, отвезла в магазин игрушек F. A. O. Schwarz и с улыбкой во все лицо сообщила, что купит им все, что они пожелают, но младший неожиданно расплакался, потому что такое предложение явно означало что-то неладное. Дети Джоэль вспоминали тот день как долгую утомительную беготню по холодному Манхэттену между магазинами игрушек, автоматами с горячим шоколадом и Детским музеем. Их мать все твердила: «Здесь так весело, да?», но глаза у нее слезились, и она то пыталась их развлекать, то куда-то пропадала с телефоном в руках.
«Мы навсегда запомним этот день, правда?» – сказала она по дороге домой в Скарсдейл. Машина еле двигалась в плотном послеобеденном потоке. «Да», – ответили ей дети, но позже на их воспоминания наложились письма матери из тюрьмы: как здорово мы повеселились в тот день, писала она, помните магазин игрушек, гигантского мягкого жирафа, горячий шоколад, я так рада, что мы с вами провели вместе тот день, а помните чудесную выставку в музее – и дети недоумевали, потому что им запомнились главным образом холод, промокшие ноги, чувство неловкости, серый Манхэттен под зимним дождем и жираф, который волочился по лужам, пока они тащили его до машины.
Когда Джоэль купила своим детям жирафа, Рон уже ушел. Он незаметно покинул здание в полдень, чтобы встретиться с юристом, и тот посоветовал ему не возвращаться. Харви все еще допрашивали в конференц-зале. Оскар играл в «Солитер» на своем компьютере, с которого скопировали данные и отключили от интернета и внутренней сети, пока следователи изучали шкафы с документами. Энрико был в доме своей тети в Мехико. Он убил пару часов на поиски старого паспорта покойной двоюродной сестры в шкафу, и теперь они сидели с тетей на террасе и молча курили. Энрико периодически заглядывал в телефон, отслеживая новости об аресте Алкайтиса, и с удивлением обнаружил, что никогда еще не чувствовал себя таким несвободным.
