По дороге к метро он представлял, как в будущем расскажет своему восхищенному работодателю: «Я понял, что участвую в мошеннической схеме, и в тот же день все бросил. Я бы никогда не позволил себе просто так уйти с работы, но иногда нужно провести черту». Что касается черты, то Оскар пересек ее еще одиннадцать лет назад, когда его впервые попросили оформить сделку задним числом. «Можно одновременно о чем-то знать и не знать», – сказал он позже на перекрестном допросе, и прокуроры его буквально растерзали, но ведь он говорил не только за себя, но и за нас, тех из нас, кто тоже постоянно размышлял над двойственным положением вещей, когда можно о чем-то знать и в то же время не знать, быть честным человеком и лгуном, знать, что делаешь плохие вещи, но пытаться быть хорошим, балансировать на грани. В глубине души все мы охотно умерли бы за правду, или, может, не умерли, а как минимум втайне сделали пару телефонных звонков и изобразили удивление при появлении полицейских, но в реальности нам платили фантастически много денег за молчание, и мы твердили себе, что, если ты закрываешь глаза на некоторые вещи или даже активно в них участвуешь, это еще не означает, что ты плохой человек, пока ты не один: ведь никто из нас не действует в полном одиночестве? Всегда находятся и другие соучастники. Наши зарплаты и бонусы давали нам крышу над головой, крекеры в виде золотых рыбок, деньги на обучение, содержание в доме престарелых, ипотеку матери Оскара и многое другое.
К тому же в этом уравнении была составляющая, которую никто бы не решился озвучить в суде, но которая казалась крайне важной: когда ты годами работаешь в коллективе, обратиться в полицию означает сломать жизнь своим товарищам. Адвокаты просили нас не упоминать об этом в показаниях, но нам поистине была противна мысль о том, чтобы отправить своих коллег за решетку. Мы работали вместе очень давно.
Однако в день совещания арест был уже неизбежен, ловушка захлопнулась слишком быстро для всех, кроме Энрико, потому что он решился пойти на крайние меры и уехал до появления полиции, и Симоне, которая не была виновна и ни о чем бы не узнала, но к полуночи уничтожала документы в шредере в конференц-зале на 18-м этаже. Алкайтис подошел к ней спустя пять минут после ухода Оливии и попросил сходить в магазин и купить несколько машин для уничтожения бумаг.
– Сколько?
– Три.
– Сейчас сделаю заказ, – сказала она.
– Нет, они нужны прямо сейчас. Можешь сбегать в канцелярский магазин?
– Я бы с радостью, но вряд ли я сама унесу три шредера. Мне может кто-нибудь помочь?
Он поколебался.
– Я пойду с тобой, – ответил он. – Мне не помешает подышать воздухом.
Ей было неловко стоять в лифте рядом с начальником и смотреть на улицу. Он был в два с лишним раза ее старше, они вели разный образ жизни и жили в совершенно разных частях Нью-Йорка; им было совсем нечего сказать друг другу. Симоне раздумывала, должна ли она первой завязать разговор, и как раз собиралась выдать фразу о погоде, когда он вытащил свой мобильный, хмуро глянул на экран и стал без остановки прокручивать список контактов.
– Джоэль, – сказал он, – принесешь все коробки Ксавье с файлами в малый конференц-зал на 18-м? Да, конференц-зал B. Пусть Оскар и Рон помогут. Да, отчеты, письма, служебные записки, в общем, все. Все коробки, на которых написано его имя. Спасибо. – Он положил телефон обратно в карман, и спустя пару минут они очутились в канцелярском магазине под слепящим светом люминесцентных ламп.
Симоне показалось, что Алкайтис выглядел больным, хотя, по правде сказать, при таком освещении кто угодно выглядел бы неважно. Воздух был спертым. Офисные работники медленно прохаживались между высокими стальными стеллажами. Алкайтис на удивление беспомощно оглядывался вокруг, будто впервые узнал, откуда появляются ручки на столе в его кабинете, и даже представить не мог, что где-то на земле существуют столь внушительные запасы стикеров и папок для файлов. Симоне отвела его к полке со шредерами, и он растерянно уставился на них.
– Вот этот вроде бы неплохой, – сказала наконец Симоне, указав на модель по средней цене из всех предложенных.
– Хорошо, – согласился он. – Да.
– Три штуки?
– Лучше четыре, – ответил он, взяв себя в руки. Они отнесли шредеры на кассу, Алкайтис заплатил за них наличными, и они вышли на улицу под дождь. Алкайтис шел быстрым шагом, Симоне едва поспевала за ним. Она надела туфли на каблуках на пару сантиметров выше обычного, потому что вечером намечалась новогодняя вечеринка, но сейчас жалела об этом. В лифте они ехали молча.
– Спасибо, что согласилась задержаться сегодня, – сказал он, когда они доехали до 18-го этажа. – В пятницу можешь уйти пораньше.
– Хорошо, спасибо.
Симоне проследовала за ним в конференц-зал, куда уже кто-то отнес – вероятно, Джоэль – целую гору коробок с файлами, помеченных именем Ксавье. Алкайтис повесил на дверь свое мокрое пальто и оставил Симоне наедине со шредером, а через несколько минут вернулся с коробкой с пакетами для мусора. Она уже подключила шредер и открывала коробки.
– Измельченные бумаги можно складывать в эти мешки, – сказал он. – Оставь их здесь, когда закончишь, уборщики все унесут. Еще раз спасибо за помощь. – После этого он ушел.
Через пару минут на пороге возникла Клэр Алкайтис. Симоне еще ни разу не разговаривала с Клэр, она работала здесь всего три недели и узнала, кто такая Клэр, только накануне, когда решила поинтересоваться, что за женщина постоянно врывается без предупреждения в офис Алкайтиса, даже не глядя на нее.
– Здравствуй, Симоне, – сказала Клэр. Симоне удивило, что она знает ее имя. – Мне сказали, мой отец где-то здесь?
– Он только что ушел, – ответила Симоне. – Он оставил свое пальто, так что я думаю, он еще вернется. – Клэр с подозрением посмотрела на шредеры и коробки с надписью «Ксавье».
– Можно узнать, что ты делаешь?
– Задание мистера Алкайтиса. Он захотел освободить место в шкафах для документов.
– Господи, – пробормотала Клэр, и в первую секунду ее слова показались Симоне оскорбительными, но, судя по всему, Клэр волновало нечто, вовсе не связанное с Симоне, потому что она развернулась и ушла, ничего не сказав. Ковры на 18-м этаже приглушали звук шагов, но Симоне все равно казалось, что она идет необычайно быстро. Она посмотрела на клочок бумаги в руке. Это была служебная записка Алкайтиса для Джоэль: «Re: Счет Л. Ксавье: Мне нужен долгосрочный прирост капитала в размере 561 тыс. долларов для инвестиций в размере 241 тыс. долларов на полученную от продажи выручку в размере 802 тыс. долларов», – говорилось в записке. Симоне изучила ее, свернула и положила в карман.
Клэр нашла отца в его кабинете – он неподвижно сидел за столом, обхватив руками голову. Харви сидел на диване, сжав руки, и смотрел в пол со странной полуулыбкой. Позже он рассказывал, что у него почти кружилась голова. То был знаменательный день. Он знал, что инвесторы выходят из игры. Он также знал, что сумма запросов на снятие средств превышала баланс на счетах. Развязка была близка. У него слезились глаза, и вместе с тем его охватила почти маниакальная радость. Его письменное признание лежало под файлом в верхнем левом ящике стола, и он впервые за несколько десятилетий почувствовал облегчение. Он чувствовал – он просил суд извинить его за столь клишированное выражение, но возможно, вы согласитесь, дамы и господа присяжные, что иногда без клише не обойтись, – как с его плеч свалился груз.
