Примерно 13,8 млрд лет назад внутри яростно расширяющегося пространства энергия, содержавшаяся в крохотном, но упорядоченном облаке инфляционного поля, разлетелась, отсекая отталкивающую гравитацию, превращая пространство в ванну частиц и запуская синтез простейших атомных ядер. Там, где квантовая неопределенность делала плотность ванны чуть выше, гравитационное притяжение становилось чуть сильнее, заставляя частицы соединяться в растущие сгустки, образуя звезды, планеты, спутники и другие небесные тела. Ядерный синтез внутри звезд, а также редкие, но мощные столкновения звезд сплавляли простые ядра в более сложные виды атомов, которые, выпав дождем по крайней мере на одну формирующуюся планету, включились в процессы, обусловленные молекулярным дарвинизмом, и собрались в конструкции, способные к самовоспроизведению. Случайные вариации этих конструкций, ставшие обладателями молекулярной плодовитости, получили широкое распространение. И среди них были молекулярные способы извлечения, хранения и рассеяния информации и энергии — рудиментарные процессы жизни, — которые путем медленной и постепенной дарвиновской эволюции становились все совершеннее. Со временем появились сложные, самоуправляемые живые существа.
Частицы и поля. Физические законы и начальные условия. В тех глубинах реальности, в которые нам удалось до сих пор погрузиться, нет никаких свидетельств существования чего-либо еще. Частицы и поля суть элементарные ингредиенты. Физические законы с опорой на начальные условия диктуют развитие. Поскольку реальность обладает квантово-механическими свойствами, формулировки законов носят вероятностный характер, но даже в этих условиях вероятности жестко определяются математикой. Частицы и поля делают то, что они делают, без оглядки на смысл, ценность или значение. Даже когда их безразличная математика выдает в результате жизнь, физические законы сохраняют полный контроль. Живое не способно вмешаться, оно не может отменить эти законы или повлиять на них.
Зато жизнь может способствовать тому, чтобы группы частиц действовали согласованно и проявляли варианты коллективного поведения, новые в сравнении с тем, что можно наблюдать в неодушевленном мире. Частицы, составляющие маргаритки и стеклянные шарики, полностью подчиняются законами природы, но маргаритки растут и поворачивают головки вслед за солнцем, а стеклянные шарики — нет. Посредством отбора эволюция участвует в формировании поведенческого репертуара жизни, выделяя те действия и занятия, которые способствуют выживанию и размножению. К ним в конечном итоге относится и мысль. Способность формировать воспоминания, анализировать ситуации и экстраполировать на основании собственного опыта становится мощной артиллерией в гонке вооружений за выживание. Обеспечив непрерывную цепочку побед на протяжении десятков тысяч поколений, мысль постепенно оттачивается, в результате чего возникают мыслящие виды, обретающие различные степени самосознания. Воля таких существ не свободна в традиционном смысле, то есть не позволяет выйти за рамки развертывания, диктуемого физическим законом, их высокоорганизованная структура разрешает множество разных реакций — от внутренних эмоций до внешних вариантов поведения, — недоступных, по крайней мере пока, для наборов частиц, лишенных жизни и разума.
Добавьте к этому язык, и один такой биологический вид, обладающий самосознанием, поднимается над нуждами момента, чтобы увидеть себя как часть развертывания от прошлого к будущему. При этом победа в сражении больше не является единственной целью. Нам уже мало просто выжить. Мы хотим знать, почему выживание так важно. Нам нужен контекст. Мы ищем целесообразность. Мы определяем ценность. Мы оцениваем поведение. Мы гоняемся за смыслом.
Итак, мы разрабатываем объяснения тому, как Вселенная возникла и как она может закончить свои дни. Мы вновь и вновь рассказываем истории о том, как разум прокладывает себе путь сквозь миры, реальные и выдуманные. Мы придумываем царства, населенные ушедшими предками и всемогущими существами, которые превращают смерть всего лишь в рубеж между нынешним и будущим существованием. Мы рисуем, высекаем, гравируем, поем и танцуем ради того, чтобы прикоснуться к этим иным царствам, или чтобы поклониться им, или просто чтобы отметить будущее чем-то, что расскажет о кратком времени, проведенном нами под солнцем. Возможно, эти страсти овладевают нами и становятся частью того, что значит быть человеком, потому что они способствуют выживанию. Рассказы подготавливают разум к реакции на неожиданное; искусство развивает воображение и изобретательность; музыка обостряет чувствительность к закономерностям; религия связывает приверженцев в сильные сообщества. Или, может быть, объяснение не столь возвышенно: некоторые из этих видов деятельности или все они возникают и сохраняются потому, что сопровождают или сочетаются с другими вариантами поведения и реакции, игравшими более непосредственную роль в содействии выживанию. Но несмотря на то, что их эволюционное происхождение до сих пор служит поводом для споров, эти аспекты человеческого поведения ясно показывают широко распространенную потребность выйти за пределы всего лишь сиюминутного выживания. Они раскрывают всеобщую жажду быть частью чего-то большего, чего-то долговечного. Ценность и смысл, решительно отсутствующие в основании реальности, становятся неотъемлемым свойством беспокойных стремлений, поднимающих нас над безразличной природой.
Смертность и значимость
Готфрид Лейбниц удивлялся, почему существует нечто, а не ничто, однако глубоко личная дилемма состоит в том, что сущности, обладающие самосознанием, такие как мы с вами, впоследствии растворяются в небытии. Для обретения темпоральной перспективы надо осознать, что бурная активность, оживляющая твой собственный разум, однажды прекратится.
В предыдущих главах мы исследовали на фоне этого осознания всю протяженность времени — от лучшего, доступного нам, понимания его начального периода до настолько близкого к его концу, насколько позволяют наши математические теории. Будут ли наши представления развиваться дальше? Конечно. Будут ли подробности, как мелкие, так и значительные, совершенствоваться или заменяться другими? Без сомнения. Но ритм рождения и смерти, формирования и распада, создания и разрушения, который мы видели на протяжении всей шкалы времени, будет сохраняться. Энтропийный тустеп и эволюционные силы отбора обогащают путь от порядка к беспорядку чудесной структурой, но все, будь то звезды или черные дыры, планеты или люди, молекулы или атомы, в конечном итоге распадается. Длительность жизни может быть самой разной. И все же то, что все мы умрем, и то, что род человеческий умрет, и то, что жизнь и разум, по крайней мере в этой Вселенной, практически наверняка обречены на гибель, — все это ожидаемые, заурядные долговременные результаты действия физического закона. Единственная новость — то, что мы это заметили.
Многие уверены — хотя, конечно, большинство относится к этому легко и беззаботно и лишь некоторые глубоко из-за этого переживают, — что мы жили бы намного лучше, если бы смерть полностью устранилась из дел человеческих. Мыслители, начиная с древних мифов и до современной художественной литературы, размышляют над такой возможностью. Может быть, тот факт, что в сюжетах подобных произведений дело не всегда оборачивается очень уж хорошо, тоже говорит о многом. Бессмертные из страны Лаггнегг у Джонатана Свифта продолжают стареть; после 80-летнего возраста их официально объявляют мертвыми, их ждет бесконечная бессильная старость. Прожив более 300 лет, героиня Карела Чапека Элина Макропулос предпочитает сжечь формулу продлевающего жизнь эликсира, чем и дальше влачить существование в состоянии глубочайшей скуки. Живущий в бесконечном мире, где нет смерти, герой «Бессмертного» Хорхе Луиса Борхеса пишет, что «каждый человек здесь никто и каждый бессмертный — сразу все люди на свете. Я — бог, я — герой, я — философ, я — демон, я — весь мир, на деле же это утомительный способ сказать, что меня как такового — нет»4.
