Кель вскинула игольник и начала расстреливать – по дуге, почти не целясь.
Игольник рвал щиты пополам и прошивал насквозь незащищённое бронёй тело. Они взывались вразнобой, осыпая соседей кровавой кашей. А иногда игла прошивала кого-то в заднем ряду и по щитам начинал бить короткий кровавый дождь.
Иглы пели, словно пчёлы-убицы и с задорным звоном входили в тела. Они всегда убивали с первого раза.
Когда от цепи осталась половина, участники побежали. Бросали щиты, арматуру и даже срывая платки и балаклавы, словно надеялись, что цивильный вид спасёт их от наказания. Кто-то лез на забор и падал в завалы из ящиков, а кто-то запрыгивал в окна, чтобы уйти коридорами.
Пятнадцать секунд, перезарядка – и на автостоянке осталась только Кель и те, кто не успел увернуться. Раненых не было, они все погибли легко.
Диана подошла к чёрному ходу, переступая через кровавые лужи.
Открыла и вошла.
3
В пустом фойе на посту охранника верещал телефон.
Диана взяла трубку.
– Алло?
– Алло, здравствуйте! – заговорил суетливый мужской голосок, – Это штаб восстания?
– Да, он самый. Кто говорит?
– Это Пацуков, Самсон Иванович. Я вам прекрасно известен. Меня один из ваших ораторов обещал за ноги подвесить.
– Это хорошо, что вам понравилось.
– Если что, я желаю потенциальному временному правительству области всяческих успехов и международного признания.
– Большое спасибо!
– Возможно, после революции появится необходимость в реституции каких-нибудь ценностей. Я готов возглавить и посодействовать!
– Это очень разумно с вашей стороны.
– А пока я готов предоставить девяносто папок первосортного компромата. Там Адамковский, Трофимук, вся эта банда. Свеженький, ещё дымится. Если про это узнает Следственный комитет – это будет о-о-о…
– Благодарю вас. Я обязательно передам. Революции, Самсон Иванович, очень нужны почётные свиноводы.
Кель положила трубку и двинулась дальше. В Доме царила напряжённая тишина.
На широкой лестнице, покрытой бордовым ковром – тоже никого. Все ушли на революцию.
На втором этаже пахло горячими свиным жиром. В соседнем зале на паркетном полу развели костёр и жарили сосиски, нанизав их на сувенирные катаны. Никто не обратил на неё ни малейшего внимания.
Диана поднялась на этаж выше. Прислушалась.
Из-за дубовых двустворчатых дверей доносились голоса.
Диана достала Глок, сняла с предохранителя и потянула за медную ручку.
4
Комната, где расположился штаб восстания, была странной формы. Диане показалось, что она оказалась внутри смятой обувной коробки. Свет невидимых диодных ламп ломался и путался, выхватывая из полумрака большой стол.
За столом восседали может быть люди, а может тени – коммунисты в кожанках, словно из фильмов про Гражданскую войну, молодёжные активисты с шипами на запястьях, пришедшие повеселиться, какие-то правозащитники… Оружия на столе не было, зато сверкала целая батарея водки вперемешку с нарезкой.
Багрымчика за столом не было.
Возле окна сидел кряжистый человечек, заросший самой грандиозной бородой, которую она видела в жизни. А ещё у него были усы – толстые и с острыми кончиками, слово две косматые морковки.
Диана не знала этого человека. А мы прочитали потом в газетах, что это был белорусский народный поэт Витовт Свидригайлович Бульбочка. Он был одним из тех любителей загробной древности, кто помогал Самди в болотных ритуалах на Дражне.
– Принудительно – а почему нет? – вещал Витовт Свидригайлович, – У меня вот был опыт. Иду я как-то ночью домой, почти не пьяный, и на меня скинхеды напали. Им борода не понравилась. И это – на Грушевка, где просто эпицентр белорусского национального возрождения! Ну вы понимаете, московская провокация, к нам московские чекисты нарочно всякое отребье посылают. Так вот, напали на меня скинхеды. Они же не знали, что я крестьянский народный поэт… Короче, достал я любимую огородную тяпку и сразу их побил, всех четырёх. Трое сбежали, а одного я взял в плен. Вот так, хе-хе… Притащил к себе в домик – помнишь мой домик? Он до сих пор такой же, как ты его помнишь – и привязал к батарее на кухне. Открыл холодильник, достал первую бутылку водки, вторую… четвёртую. Четыре дня мы с ним пили, я даже выставку Адамовича пропустил. И на четвёртый день этот скинхед уже говорил на найчысцейшай беларускай мове! Нават тарашкевицай!
Во главе стола восседал лично Самди.
Он был во всё том же погребально-чёрном костюме. Лысина сверкала, словно натёртая воском. Щёки стали ещё суше, глаза цепче, а пальцы – костлявей. Он заметил девочку и улыбнулся бескровной улыбочкой.
– Здравствуйте, – сказала Диана, – Это вы здесь главный?
– Главный? – Самди покачал головой, – Мы больше не в Советском Союзе. У нас нет главных. Главный у нас – народ! Сам народ! Его живые – и мёртвые!
– Я поняла. А что вы собираетесь делать со мной?
– С этим всё просто. Мы тебя со временем повесим. Если, конечно, мировое сообщество не будет против. На центральной площади. Чтобы все знали, – девочке-убийце Ире Кирунине пришёл конец. Очень просто.
Кель медленно кивнула.
– А если я…. уеду из города?
– Уезжай. И это будет правильно. Девочки-убийцы больше ничего не стоят, – Самди уже завёлся, – В такую ночь всё решает народ. Сотни, тысячи, десятки тысяч человек. Вы можете их долго обманывать – но не сможете остановить. И правду узнают все! Когда убили губернатора Шепшелея, я уже предупреждал, что за убийством стоят чекисты. Чекисты много раз готовили из детей профессиональных убийц и диверсантов! Достаточно вспомнить пионеров-героев времён Второй Мировой Войны, которые на самом деле должны были спровоцировать оккупационные власти и внушить белорусским крестьянам ненависть к цивилизованным немцам и высококультурному гауляйтеру Кубе!
– Это очень интересно. Скажите, кому ещё Багрымчик рассказал про меня?
– Он рассказал это всем, кому считал нужным.
– Я могу уточнить у него?
– Если найдёшь.
– Где он?
Самди поднялся, подошёл к окну, стукнул пальцами по стеклу.
– Отсюда я вижу сквер Мясникова, – сказал он, – Мы его потом, конечно, переименуем. Только что стояли два автозака. Теперь остался один. Поехал забирать тех, кого взяли в Красном переулке. Багрымчик шёл туда. Я думаю, его взяли.
– Вы будете его освобождать?
– Мы побеждаем на других направлениях. Не вижу смысла. Когда мы победим, то просто выпустим всех задержанных. Как большевики.
– Разумно. Я хочу, чтобы вы знали – я решила не уезжать. Я остаюсь в городе.
