Опасаясь подцепить инфекцию и, не дай бог, заразить дочку, миссис Ахерн отказалась заглянуть к больному, но дала деревянное распятие, которое велела положить ему на грудь. Освященное в Лурде, оно обладало целебными свойствами.
Баки для второго класса оказались недоступны.
На ночь Брайди укрыла Тома чем только можно – грубым шерстяным одеялом, на котором было крупно проштемпелевано название парохода, своим и его тонкими пальто – и легла рядом, свернувшись калачиком. Она следила, чтоб распятие не соскользнуло с груди Тома, и шепотом бормотала псалмы, запомнившиеся из «Ключа от царствия Небесного» – маленького молитвенника, на конфирмацию подаренного бабушкой. Читала молитвы. «Отче наш». И особую молитву Иуде Фаддею, покровителю отчаявшихся.
Она использовала все уловки, которым научилась у мамы, не одного ребенка оттащившей от края смерти. Брайди попросила официанта сварить луковицу в молоке, сдобренном перцем, и тот согласился взамен на ответную услугу – написать письмо его девушке в Лимерике. Парень скрывал от любимой, что он неграмотен.
Полыхая жаром или дрожа в ознобе, Том не вставал с узкой койки, временами проваливаясь в забытье. Спал он, как ангел, как невинный младенец – не всхрапнет, не шелохнется. Порой его неподвижность тревожила Брайди, и тогда она подставляла палец ему под нос – так делала мать, проверяя, дышит ли ее ребенок.
Чтоб поддержать силы, Брайди заставляла себя выпить бульон. Если свалится и она, позаботиться о Томе будет некому.
Часами она смотрела на его лицо, освещенное привинченной к столику лампой – единственным источником света в каюте. Но вскоре пришлось ухаживать за больным в темноте, ибо всякий свет причинял ему боль. В углу каюты, где стенки сходились неплотно, из коридора сквозь щель пробивалась узенькая полоска света, но даже она доставляла ему невыносимое страдание. Выходя из каюты, чтобы опорожнить горшок Тома или самой воспользоваться уборной, Брайди старалась молнией проскользнуть в коридор и лишний раз не мучить больного. Крохи света сквозь щели в расшатанных качкой панелях не радовали, а скорее раздражали. Она понимала, что корабль движется, но порой казалось, будто он застрял на месте либо пятится назад.
«Ах, хорошо бы всё отмотать обратно!» – часто думала Брайди. Вновь и вновь представляла она сцену на крыльце пасторского дома: они стучат в дверь, экономка сообщает, что отец Макгрори отбыл по вызову. Бог с ними, с билетами, говорит Том, поездку лучше отложить. Еще не рассвело, Брайди успевает вернуться домой и через окно залезает в комнату, которую делит с сестрами. Проснувшаяся Кэтлин недоуменно смотрит на старую клеенчатую сумку в ее руке. Брайди прижимает палец к губам, сестра отворачивается к стенке, с головой накрывается одеялом и опять засыпает. Вскоре мама будит девочек, чтоб помогли в домашних хлопотах: разжечь плиту, умыть маленьких, подмести пол, замесить тесто.
* * *
Едва проснувшись, Брайди всё поняла: Тома больше нет. Открытый рот зиял черным провалом, Том был недвижим и холоден. Таким же холодным был ее маленький брат Патрик, когда она нашла его мертвым в кроватке. Ее обязанностью было утром поменять ему пеленку. Но он почему-то не просыпался. Брайди его потрогала – он был холодный как камень.
* * *
Обернутый парусиной, Том напоминал мумию. В край савана был вшит кусок цепи – для веса. Священник (не католик, а протестант, а значит, не вполне священник) окропил кокон (сначала в головах, потом в ногах) святой водой, прося у Господа для усопшего обещанную вечную жизнь. Ветер трепал его черную сутану, когда то же самое он проделал над телами еще одного мужчины и ребенка, унесенных корабельной лихорадкой. Слезы застили глаза и текли по щекам Брайди, уже омоченным брызгами перехлестывавших через ограждение волн, словно им не терпелось получить свою добычу.
– Предавая сии телесные сосуды морским глубинам…
Тело Тома перевалили через ограждение, и Брайди почувствовала, что часть ее уходит вместе с ним. Сперва она хотела вложить ему в руки распятие, полученное от миссис Ахерн, но потом передумала. Не из-за того, что хозяйка распятия наверняка потребует его обратно, а потому что это – последняя вещь, которой касался Том, и ощущать его в руке было крохотным утешением. Брайди развязала носовой платок, в котором хранилась так и не использованная половинка мускатного ореха, и бросила за борт это маленькое подношение океану. Девушка, какой она была прежде, умерла вместе с Томом.
Попадет ли он в рай? Вот что ее тревожило. Ведь у него не было возможности исповедаться. Они совершили, как ни крути, смертный грех. Но они же хотели обвенчаться, верно? Очень хотели, даже пытались, и не их вина, что священника не оказалось на месте.
Зря они поехали в апреле. Всем известно, что весной в воздухе носится всякая хворь. Отлучка священника была знаком, что надо отложить поездку. Но они этого не поняли.
Том сказал, в первый раз всегда больно. Потом он захворал, и другого раза уже никогда не будет. Наверное, они с Томом наказаны достаточно. Бог виделся Брайди каким его представляли монахини – менее суровым и более уступчивым, чем Бог, которому поклонялись священники. Этот милосердный Бог не станет приговаривать такого хорошего человека к вечной геенне огненной. Правда же?
Сама Брайди исповедуется непременно. Хоть одна-то католическая церковь в Нью-Йорке имеется. В письмо Аделаида вложила открытку с видом церкви Святого Патрика, названной в честь главного ирландского святого.
И потом, Бог, наверное, учтет, что у них это было всего один раз.
– …Даруй им покой и умиротворение…
Какое уж тут умиротворение, когда кругом разъяренная стихия и огромные волны лупят в борт. Ногами вперед тело Тома соскользнуло в воду. Брайди представила, как он погружается на глубину: руки его выпростались из парусинового кокона и перебирают водоросли, как еще совсем недавно перебирали ее пряди.
4
Винсент
Нижний Ист-Сайд, Манхэттен
1909–1914
Его мать – ирландка, так, во всяком случае, ему говорили. Неважно, каким именем его нарекли при рождении, ибо оно, послужив ему весьма недолго, было аннулировано монахиней, принимавшей его, трехмесячного, в «Сиротский приют Святого Иосифа».
Каждый воспитанник приюта получал новое имя, дабы сохранить анонимность матери и дать ей возможность вновь стать незапятнанным членом общества. Рождение незаконного ребенка считалось преступлением. Но карали за него немногих. Дескать, печальные последствия этакого проступка уже сами по себе наказание.
Четырех месяцев от роду его передали приемным родителям, окрестившим малыша Винсентом Макналти. Через несколько лет они вернули его в приют. Пятилетним он стал тем, кем будет всю свою жизнь, – Винсентом Холлингвортом-Портером. Позже он гадал, какое имя ему дали при рождении. Наверное, что-нибудь этакое сугубо ирландское – Шеймус, Пэдди или Малахия. Слава богу, его нынешнее имя не выдавало в нем «картофельную душу», хоть огненная шевелюра не оставляла сомнений в его предках. Даже волоски на руках были рыжие.
