У деда сильно тряслись руки. Птичий клюв, нацелившийся на газетную страницу, ходил ходуном.
– Кто такая Бригита Моллой? – спросила Эмма.
– Что? – Клюв замер. – Кто тебе о ней рассказал?
– Никто. – Из кармана халата Эмма достала молитвенник и раскрыла его на странице с именем.
– Где ты это взяла?
– На чердаке. Я там… кое-что искала для школьного задания.
Дед протянул руку, взял молитвенник, уставился на надпись.
– Бригита Моллой. Мы звали ее Брайди. Она была моей нянькой. Это она… – Дед осекся.
– Я помню.
Старая семейная история, которую поведала мать: служанка-ирландка кого-то отравила мышьяком. С тех пор никто не хотел жить в той комнате.
– Она этого не делала. На нее возвели напраслину.
Слово «напраслина» в устах деда Эмму удивило. К просторечью больше склонна мать.
– Вина ее не доказана, – сказал дед. – Но кое-кто считает, человек должен доказать свою невиновность.
Эмма знала о его разногласиях с матерью в этом вопросе.
– А что стало с ее ребенком? – спросила она.
– У нее не было детей. – Дед сощурился. – Она никогда не была замужем.
Эмма забрала у него молитвенник и меж страниц отыскала сложенный листок.
– Вот справка о рождении мальчика в январе 1909 года.
– Покажи.
Из коридора донесся голос матери:
– Эмма, помоги вынести мусор. Сегодня воскресенье, в час мусорный фургон уедет.
57
Винсент
Винсент выбросил книжицу дважды.
Первый раз – после того, как распрощался с Брайди. Прошагав по сходням, он кинул молитвенник в мусорную кучу на пристани. Ненужная улика. Выходит, Брайди его совсем не знает.
Но через минуту кто-то похлопал его по плечу. Мужчина в фетровой шляпе.
– Вы обронили. – Он протянул молитвенник.
Винсент взял книжицу. Протянутая рука ждала монету. Винсент не дал ничего.
Дома он бросил молитвенник в мусорное ведро.
* * *
Из-под обветшавшей кожи выглядывала марлевая прокладка обложки. Название было оттиснуто церковным шрифтом: «Ключ от царствия Небесного». Расположенные по диагонали буквы как будто устремлялись ввысь, призывая к мыслям о божественном. Бывший рекламщик, он оценил этот дизайн, скорее всего вынужденный – малый формат не позволял разместить слова поперек обложки.
Боясь, что книжка развалится прямо в руках, он осторожно открыл ее на первой пустой странице. Подпись выцветшей тушью. Он погладил имя, словно прикосновение к нему могло сотворить во плоти его владелицу.
Перевернул страницу, другую. Septuagesima. Quinquagesima
[17]. До чего же красива латынь. Доктора Лауэра хоронили зимой, прибыли почти все его бывшие ученики. Было холодно, но от парковки до церкви они шли без пальто.
Что-то подчеркнуто: Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу
[18].
Абзац помечен звездочкой, на полях надпись: см. стр. 193. Он пролистал страницы с облезшей позолотой по обрезу.
Книжица закончилась на 191-й странице. Ан нет, последние страницы слиплись. Он поддел их ногтем (Рут забыла постричь ему ногти). Чистые страницы, но на одной что-то написано. И даже чернила не выцвели.
* * *
Милый Боже, передавший своего единственного Сына в любящие руки Марии и Иосифа, не оставь мое дитя на его жизненном пути. Прими мою вечную благодарность за благодатный дом для него и защиту в лице Сары и Эдмунда. Аминь.
* * *
Давний разговор в саду: Ты ясно даешь понять, кто из нас ему мать.
Бидди была не просто няней. Она – его мать.
Какой же силы была ее любовь, если она сохранила это в секрете от всех, даже от него.
Его мать – Сара. И останется ею навсегда. Но взрастила его женщина, давшая ему жизнь.
Окатило нежностью к матери. Больно вспомнить, как он чурался ее ради Бидди.
Но разве сейчас это важно? Всё быльем поросло. Он встал и подошел к черному пластиковому мешку, приготовленному на помойку. Приказав рукам не дрожать, распустил шнурок, бросил молитвенник в мешок и намертво завязал горловину морским узлом, которому его научил дедуля.
58
Рут
Ради отца, которому исполнилось девяносто шесть, она переоборудовала дом. И даже не помышляла о прекрасной городской богадельне, куда была длинная очередь. Пока есть возможность, отец останется дома и получит заботу, которую она ему недодала.
Рут не могла и представить, как хлопотно ухаживать за человеком в конце его жизни, однако не сдавалась. Эти хлопоты исцеляли душу.
Чулан в его спальне превратился в ванную, а комната горничной – в прачечную, для чего пришлось изменить схему проводки в западном крыле дома. Оказалось, старого человека нужно обстирывать просто в немыслимых объемах, а постоянно таскать грязное белье в подвал уже не было сил. Место подвальной прачечной заняла старомодная фотолаборатория. Удивительно, однако масса людей охотно платила за фотографии своих исторических домов, отпечатанные по старинке.
Сейчас в доме они обитали вдвоем, но было много приходящего народу: домработницы, медсестры, сотрудники хосписа и пастор конгрегационалистской церкви, оказавшийся женщиной, что неизменно приводило отца в смятение.
Близился вечер. Отец задремал. Рут читала, сидя в кресле-качалке.
Слава богу, он хоть немного отдохнет. А то ведь ночью не спал. Ночная сиделка сказала, что до утра читала ему детские книжки из застекленного шкафа в библиотеке. Боль его не донимала, однако и сон не шел.
На завтрак отец выпил сок, в который Рут растолкла таблетку и еще добавила порошок. Врачи говорят, скоро он не сможет глотать вообще. Как жаль, что он не увидит Эмму на торжествах по случаю столетия Троубриджа. Он бы порадовался за внучку, которая в бархатной мантии выступит с речью от имени выпускников. Но сейчас от всего этого он уже далек.
Пронзительно затренькал дверной звонок; Рут отложила журнал и на цыпочках вышла из комнаты, стараясь обходить скрипучие половицы.
Спустившись по винтовой лестнице, она пересекла вестибюль и открыла дверь заступавшей на дежурство сиделке, а потому не видела, как из разжавшейся руки отца выпал мраморный шарик; прокатившись по линялому узору покрывала, с тихим стуком он соскочил на покатый пол, добежал до щели между половицами из канадской сосны, скрылся под плинтусом, полавировал в оштукатуренной дранке, перепрыгнул через шляпку вылезшего гвоздя, ухнул в пыльный тоннель, образованный распорками, и закончил свой путь, точнехонько нырнув в горлышко старого синего флакона.
