Он научился ценить латынь не меньше музыки. Самое значительное достижение римлян – их язык, говорил доктор Лауэр, преподаватель философии и латыни. Даже в самые лютые зимы Квентин Лауэр ходил без пальто. И без шапки. Через заледенелый школьный двор он передвигался в развевающейся профессорской мантии, и это настолько впечатлило учеников, что многие (в том числе Винсент) до конца жизни отказались от пальто.
Учитель английского языка научил его не верить всему, что пишут в книгах. Роковой ошибкой отряда Доннера, говорил мистер Хокинс, стало то, что они не поверили горцу, встреченному на их пути. «Так вам не пройти», – сказал горец, взглянув на карту в «Путеводителе переселенцев по Калифорнии». Но ему не поверили. Книжку написал не он! Путешественники слишком поздно поняли, что автор путеводителя никогда не ходил тем маршрутом и просто-напросто всё сочинил.
Учитель математики возил учеников в Нью-Йорк слушать оперы Вагнера.
С помощью «волшебного фонаря» учитель физики устроил им полет на Луну.
Винсент был вечно благодарен за эти уроки, превзойти которые не смогла даже учеба в Йельском университете. Позже он сокрушался об упразднении классического среднего образования, что, на его взгляд, привело к нравственному упадку молодежи и прискорбному конфликту поколений.
* * *
На скорости машина вошла в поворот, Винсента бросило к целлулоидному окошку, и он рассмеялся. Сколько воды утекло с тех пор, как его, пятилетнего испуганного малыша, стошнило во время первой в жизни автомобильной поездки!
Хо-Хо глянул на золотые наручные часы. Карманные часы никто из ребят не носил. Это было старомодно.
– Почти семь, домой заехать не успеем, – сказал Хо-Хо, обращаясь к шоферу в фуражке и белых перчатках. – Сразу к театру, Кларенс. Опаздывать нельзя.
Он был из рода Шервинов, обитавших на Пятой авеню. Именно там хотел бы жить Винсент, переберись он в Нью-Йорк, но это казалось невозможным.
Одним из самых удивительных открытий, сделанных в Троубридже, было то, что пансионеры знать не знали о Холлингвуде, – факт, который вначале ошеломил, а потом стал этаким освобождением от бремени, прежде не ощутимого. О величественном особняке, расположенном на другом берегу озера прямо напротив замка Троубридж, кое-что слышали только ребята из местных. Для прочих он был все равно что на другом конце света. Остальные ученики на противоположный берег наведывались редко и лишь за тем, чтобы перетянуть струны теннисной ракетки или же постричься, в очереди к парикмахеру коротая время за содовой, сливочным мороженым и журналами, которые только проглядывали, не покупая. Никого не привлек даже лодочный причал, построенный отцом для Винсента и его друзей из клуба «Полярный медведь».
Безвестность стала ранее не изведанной свободой. Прежде, с кем-нибудь знакомясь, Винсент как можно дольше утаивал, что он – Холлингворт, дабы оттянуть неизбежную перемену, происходившую с лицом нового знакомца: либо вскидывалась бровь, либо подобострастно трепетали веки, либо осуждающе поджимались губы. Но любой такой отклик не имел отношения к нему, Винсенту.
Ведь он, по сути, не Холлингворт.
Маленький, он преисполнился благодарности, видя, как дед вписывает его имя рядом с именами всех Холлингвортов на странице семейной Библии. По пергаментной бумаге скользило то самое перо, что увековечило представителей прошлых поколений.
Иногда он позволял себе думать о женщине, которая его родила. Как ее звали? А как звали его отца? На пергаментной странице других ирландцев не значилось, и благодаря стечению обстоятельств, приведших его в Веллингтон, он тоже не ирландец. Смутные воспоминания о приюте не отличались теплотой, но он был благодарен монахиням за то, что его отдали американцам коренным, а не какого-нибудь там происхождения.
Он ужасно обрадовался, когда его волосы, в детстве огненно-рыжие, стали каштановыми. Перед отъездом в Троубридж новенькой безопасной бритвой, подаренной отцом, он сбрил ярко-рыжие волоски на руках, надеясь, что и они отрастут каштановыми. Не вышло. Больше он их не трогал – пусть прикрывают веснушки.
Еще малышом он понял, что должен соответствовать имени Холлингворт. Из старого фолианта, найденного в книжном шкафу, он узнал, что у Холлингвортов был собственный герб – оглянувшийся олень. И девиз: «Переноси, что выпало на долю». Подростком он заказал себе визитные карточки с гербом и девизом, но в прихожей дед случайно перехватил посыльного, их доставившего, и запретил ими пользоваться. Люди знатного рода не называют свои дома особняками и не присобачивают гербы на визитки, сказал он. Это свидетельство дурного вкуса.
Винсент задумался над словами деда и решил, что взгляды его, пожалуй, устарели.
Однако Троубридж подтвердил мудрость этих слов. Винсент был обескуражен, поняв, что имя «Холлингворт» не такое уж яркое. Его затеняла череда имен куда ярче: Дуайт, Гочкис, Бак, Вандерпул. А их, в свою оче
[12] редь, затмевали такие имена, как Вандербильт, Уинтроп, Астор, Дюпон. Отпрыски этих семей учились не в Троубридже, но в Гротоне. Говорили, новоиспеченные папаши, сами выпускники этой школы, первой телеграммой извещали своих родителей о рождении внука, а второй – школьного директора о будущем ученике.
[13]
Еще он понял, что Нью-Йорк – вовсе не однообразная глыба, какой представал во время поездок с отцом (по делам) и с матерью (за покупками). До поступления в Троубридж Нью-Йорк казался этаким крокетным полем, на котором сталкивается огромное число цветных шаров, пребывающих в хаотичном движении. Но после разговоров о воскресном комендантском часе для несовершеннолетних, школьных культпоходов, визитов в семьи одноклассников он понял, что Манхэттен больше похож на мозаику, где у каждого кусочка свое место и значение, и мельчайшее нарушение порядка обретает особый смысл. Мало жить на Пятой или Парк-авеню, иерархическое положение зависело также от номера дома и стороны улицы.
«Вы должны знать Тинсли, они живут в вашем доме!» После обмена адресами разговор мамаш либо оживлялся, либо мгновенно увядал.
Матери. И о них школа дала знания, от которых как-то легче вздохнулось. Многие одноклассники отдалялись от своих матерей, вовсе не похожих на матушек из романов. Наверное, иначе и быть не могло. Во-первых, они женщины, и потом, всё их время заполнено делами, чуждыми их сыновьям и мужьям, – собрания, бридж-клубы, волонтерство, составление меню, уборка и прочие домашние хлопоты, настолько неинтересные мужчинам, что они даже не ведают их названий.
С любой неурядицей Винсент шел к Бидди, своей няне, знавшей его лучше, чем он сам. Она заботилась о его пищеварении, отварами унимала простудный жар, раствором хинина смачивала ветряную сыпь. Стоило Бидди его увидеть, как глаза ее вспыхивали, лицо розовело. Ему уже стукнуло восемнадцать (шестой класс!), а она до сих пор баловала его вкусненьким: пончиками с повидлом, пирожками, теплыми ломтями картофельного хлеба. Обернутое плотным полотенцем, угощение лежало в корзинке, которую доставлял молочник, чей маршрут в Троубридж пролегал через Холлингвуд.
