Для него было радостью, когда миссис Макналти, из окна поторговавшись с фруктовщиком, давала деньги и отправляла его вниз за покупкой. А теперь ему нравилось, когда Нетти посылала его в курятник, зная, что он вернется с корзинкой целехоньких яиц. Он охотно помогал работнику поправить изгородь, а Оскару – натереть воском машину или смазать полозья саней.
А вот занятия Брайди и Нетти ему не нравились: готовка, уборка и заправка постелей – каждодневная, но никем не замечаемая работа. Хотя имелось одно исключение – он любил помогать Брайди в стирке. В подвале было тепло от воды в котлах, гревшихся на плите. Ему нравился поднимавшийся пар, когда Брайди наливала горячую воду в оловянный чан с медным днищем, укладывала в него грязное белье и, засучив рукава, длинной палкой начинала помешивать мыльное варево, от чего на руках ее взбухали мышцы. За работой она рассказывала сказки о вепрях, гномах, феях и пропавших кораблях, а потом палкой подцепляла выстиранное белье и перекладывала его в другой чан. Сказки ее очень нравились. Он шарил пальцами в мутной остывшей воде, проверяя, не осталось ли в ней чего-нибудь, и порой, выудив носовой платок или воротничок рубашки, ликовал, словно голыми руками поймал рыбу. Еще ему нравилось вместе с Бидди варить мыло. Подвальные окна запотевали, когда она бросала шматы жира в кипяток, а затем добавляла тщательно отмеренную порцию щелока. Разогретый подвал наполнялся восхитительным запахом пузырящегося месива, которое Бидди черпаком разливала по мелким квадратным формам. Дав ему остыть, они вместе нарезали его на бруски. (Чуть позже он увидел рекламу хозяйственного мыла и решил, что их доморощенное производство устарело.)
Кроме ухода за садом, мать ничего не делала, но казалась очень занятой – надевала шляпу и уходила на какое-нибудь собрание, званый ужин или чаепитие. Учуяв ее духи, он знал, что мама куда-то собралась.
Отец, видный юрист, уходил на службу, когда он еще спал. Муж тети Рейчел делал вино. Дядя Бенно работал на скобяной фабрике, основанной его дедом (и его, Винсента, прадедом). Главным там был его дедушка, которого он звал «дедуля», услышав, что так его называет Оскар (лишь потом он сообразил, что при дедушке шофер не произносит это слово). Фабрика выпускала подсвечники, дверные ручки, пепельницы и каминные решетки. «Но кормимся мы пуговицами», – однажды сказал Бенно и, увидев его испуг, пояснил, что имелось в виду.
«Когда-нибудь и ты войдешь в наше дело», – говорил дедушка. В семь лет ему позволили поработать на конвейере. Ранним субботним утром он вместе с дедулей пошел на фабрику, где подменил мальчика, свалившегося с ангиной, и пару часов отработал подручным его отца, сметая медную стружку в горшок. За труды он получил пять центов, которые спрятал в хранившуюся под кроватью коробку с мраморным шариком. Боясь его потерять, он уже не носил шарик в кармане. Утратить его было бы равносильно тому, чтобы лишиться руки или ноги.
* * *
Наступившее лето означало не только каникулы, но и тепло. Холод он ненавидел всей душой.
После ужина, состоящего только из солений и маринадов, если день был слишком жарким, они с дедулей шли к озеру на очередной урок плавания. Старые шерстяные плавки Бенно были ему великоваты, но Брайди их ушила в поясе. Дедуля облачался в старомодное купальное трико в полоску. Когда в воде он ложился на руки деда, жесткая материя корябала ему живот, но он не роптал. Дедуля учил его держаться на плаву: «Представь, что ты – машина, а руки-ноги – твои моторы». И вот пришел день, когда дед остался на берегу и велел ему плыть самому. Обмирая от страха, он поплыл к темной середине озера, самого глубокого в Коннектикуте. В нем затонул автомобиль. Шофер оставил машину на склоне, не заглушив мотор, а подложенный под колесо камень не сработал тормозом. Под водой он всегда держал глаза открытыми, выглядывая блик металла.
Когда они, мокрые, возвращались с озера, Брайди насухо вытирала его банным полотенцем, одевала в ночную рубашку и укладывала на хрустящие простыни. Потом, присев на кровать или в плетеную качалку, читала ему сказки либо напевала колыбельные, которые когда-то пела ей бабушка. Голос ее был уносящей в сон лодкой, и он пытался удержаться на краю яви, цепляясь за убаюкивающую мелодию, чувственный зной и ощущение своего взрослеющего тела в испарине. Всегда казалось, что всего через мгновение солнце вновь било ему в лицо. Он старался как можно дольше не открывать глаза, наслаждаясь первыми секундами нового дня, представавшего цветными пятнами под смеженными веками и прохладным ветерком из распахнутых окон, смотревших на три стороны света.
* * *
Летние дни посвящались походам, в которых он был вожаком и ведомым одновременно. В погожий день после завтрака и получасового фортепьянного урока его отпускали на прогулку, и вернуться он мог, по своему усмотрению, к обеду или ужину. О наступлении вечера его извещали куранты на ратуше, отбивавшие каждый час и перезвоном отмечавшие каждую его четверть.
В городе было полным-полно увлекательных зрелищ. В аптеке Брайта высились башни из стеклянных банок с конфетами, продававшимися поштучно, за коробками с монпансье, ореховой карамелью, ирисками и цветастым мармеладом солдатиками в стойке «смирно» тянулись черные лакричные палочки (его любимое лакомство). Перед кинотеатром весь день мерно покачивался фургон торговца попкорном, и он завороженно наблюдал, как в стеклянном шаре лопаются кукурузные зернышки. Иногда возле фургона появлялся человек с шарманкой на кожаном ремне и обезьянкой во фраке, танцевавшей под жестяные звуки инструмента своего хозяина. Случалось, он аккомпанировал им на своей губной гармонике, чем очень веселил и шарманщика, и обезьянку.
* * *
Однажды день выдался таким жарким, что, по выражению Нетти, на грядках сварилась морковь. Он бродил по городу, выискивая себе занятие. Зацокали копыта. Показался фургон ледовщика. Сердце екнуло, когда он представил прохладный кусочек льда во рту. Возчик, увлеченный срезанием кожуры с яблока, бросил поводья, лошадь шла еле-еле, и ему не составило труда забраться в фургон. Внутри было пусто, только солома и двузубые вилы, которых он сторонился, выискивая ледяные осколки. И тут вдруг щелкнул кнут, послышалось «Н-но!», фургон дернулся и резво покатил прочь из города, быстро набрав скорость, не позволявшую выпрыгнуть на ходу. Он похолодел. Его увозили неведомо куда. Что делать? Вдруг встретятся индейцы или медведи? Он заплакал. Но вот фургон остановился, вокруг были кукурузные поля. С земли его разглядывал мальчик, одних с ним лет.
– Чего ревешь-то? – спросил паренек.
– Я заблудился. – Он ладошками отер слезы. – Я городской.
– Вона! – сказал мальчик, будто услышав имя человека, которого давно не видел. – Теперь жди до следующей недели, когда папка опять туда поедет.
Он кивнул, смаргивая слезы.
Вот так он познакомился с Освортом Хейденом.
Осворт помог ему вылезти из фургона и повел в дом. Сразу за входной дверью была кухня, где миссис Хейден доставала булочки из духовки. Вместе с Освортом, его родителями и двумя непоседливыми братцами он, сидя за столом, укрытым клеенкой в черно-белую клетку, угостился чудесным ужином.
