– Не в том дело, – сказала Брайди. На лбу ее выступила испарина.
– Бедняжка ты моя. – Мэри достала носовой платок и отерла ей лицо. – Пропала твоя пудра.
Они подошли к золотистой стене и вызвали лифт. Извинившись за испорченную прогулку, Брайди попросила подругу остаться, мол, она доберется домой сама, но обе понимали, что это лишь слова. Брайди плохо ориентировалась в городе и легко могла забрести в окрестности Гарлема.
Они спустились на цокольный этаж и по проходу, окаймленному сияющими витринами, направились к выходу. Брайди вдруг полегчало. Она разглядывала продавщиц за прилавками. Те и впрямь выглядели настоящими американками. И дело было не только в белизне их зубов и тщательно уложенных прическах. Они стояли гордо, в их позах не было угодливости, свойственной недавно приехавшим в эту страну.
Навстречу торопливо шел мужчина со скаткой большого ковра на плече. Брайди посторонилась и, пропуская его, машинально прикрыла руками живот. И тут до нее дошло, что она бессчетно видела, как точно так же делает мама, оберегая зревший в ней плод.
В чреве ее жил ребенок.
Брайди похолодела, а сердце ее подтвердило то, что она уже знала.
У нее будет ребенок. Дитя Тома, рожденное в Америке.
Издалека донесся голос Мэри, окликнувшей ее.
Брайди привалилась к стеклянной витрине с воротничками сорочек, пытаясь сообразить, что же теперь делать.
8
Сара
Сара включила медную настольную лампу под розовым абажуром с бахромой и чуть ее повернула, чтобы световой круг падал на страницы новой библиотечной книги «Дороти и волшебник в стране Оз»
[1], раскрытой на коленях.
После ужина все вместе – она, отец, брат и младшая сестра – перебрались в библиотеку. Отец уселся в свое любимое кресло и набил трубку, Бенно и Ханна, устроившись на медвежьей шкуре перед камином, начали игру в домино. За стенкой было слышно, как Нетти моет посуду. В комнате пахло трубочным табаком, дымком из очага и пихтовыми лапами в лентах, украшавшими каминную полку.
Откашлявшись, Сара приступила к чтению, начав с авторского обращения, озаглавленного «К читателям»: «По мне, уж лучше быть рассказчиком, нежели президентом».
Бенно гикнул.
Отец вынул трубку изо рта:
– Для Резиденции президента Лаймен Фрэнк Баум подходит больше. По крайней мере, он в ней поместится.
Точный вес президента Тафта был предметом общественных догадок. По слухам, он перевалил за триста пятьдесят фунтов.
[2]
– Теперь это никакая не Резиденция, – сказал Бенно. – Рузвельт переименовал ее в Белый дом, не помнишь?
Отец терпеть не мог Рузвельта, а теперь ненавидел и Тафта, которого называл не иначе как «президент Спроси-совета-Тедди».
Прерывая политическую дискуссию, начатую за ужином, Сара прочла:
– «Юная пассажирка поднялась с места и заторопилась к выходу. В одной руке у нее был плетеный саквояж, в другой – прикрытая газетой птичья клетка…»
[3]
– Ой, там про птичку! – Ханна оторвалась от костяшек домино и улыбнулась, словно Сара сама вставила птицу в повествование. Она любила всех божьих тварей, больших и маленьких. На прошлой неделе принесла в дом вьюрка, погибавшего от мороза, и не хотела с ним расстаться, пока Нетти не сказала, что птица в доме – плохая примета: к чьей-нибудь смерти.
– «Ты, что ли, Дороти Гейл? – Я, – ответила…»
Ох! Неразрезанная страница не переворачивалась. Сара потянулась к тумбочке (шпон черного дерева) и из ящика, простеленного зеленым фетром, достала нож для бумаги. Видимо, книгу получала не библиотекарша, а ее помощница, озабоченная своей недавно состоявшейся помолвкой. Надеюсь, мне-то не придется ждать предложения до той поры, когда я уже буду старой девой двадцати шести лет, подумала Сара.
Отполированный костяной нож в виде меча был сувениром, привезенным родителями из свадебного путешествия по замкам Шотландии, рукоятка украшена мелкими самоцветами, на лезвии полустертое название замка – Хоторнден. Прицелившись, Сара разрезала страницы. Кольнуло грустью, как бывало всякий раз, когда она прикасалась к маминым вещам. В доме их было много: портняжные ножницы в форме птицы, эмалированная шкатулка, набор серебряных щеток на туалетном столике, которым Сара пользовалась на пару с Рейчел.
Сейчас на семейных посиделках сестра отсутствовала – с подругами ушла смотреть «Рождественскую песнь» в кинотеатре «Мажестик». Фильм длился всего пятнадцать минут, но потом предполагались песнопения, так что отец слишком рано начал покусывать мундштук трубки и поглядывать в сторону входной двери.
Со своего места Сара видела прихожую и, покачав головой, взглядом сказала отцу, что пока никого нет. В том была необычность дома: благодаря отражениям в стеклянных дверях и местами скошенным стенам просматривался коридор за углом. Дом спроектировал Сарин дед Финеас, хотя был не архитектор, а политик. В их семье издавна считалось, что урожденные Холлингворты справятся со всем или, по крайней мере, с тем, чем решили заняться.
– Ты это уже читала, – сказала Ханна, и Сара поняла, что так и не перевернула страницу. Она отыскала место, на котором остановилась, и уж было продолжила чтение, но тут вошла Рейчел.
На два года моложе Сары, в свои девятнадцать лет она могла позволить себе девчачьи манеры, на что Сара в этом возрасте уже не имела права. Когда девять лет назад в родах умерла их мать, на плечи старшей дочери легло бремя хозяйки дома.
– Храни нас всех Господь! – пропела Рейчел. Щеки ее раскраснелись, на воротнике норковой шубки таял снег. – Сара, ты была права – фильм потрясающий.
Она подошла к отцу и чмокнула его в щеку. Значит, ей что-то нужно, поняла Сара.
– Милый папочка! – Сбросив шубку, Рейчел уселась на оттоманку в гобеленовой обивке.
– Слушаю, дочурка, – в тон ей ответил отец.
Сара не уставала поражаться, как легко мужчины (включая отца) покупаются на женские штучки. Когда в редких случаях она сама прибегала к подобным приемам, ей тотчас делалось неловко и за себя, и за жертву.
– Мать Дотти Кэнфилд будет главой нового филиала «Христианского благодеяния», – продолжила Рейчел.
Ей-то что за дело? Церковный энтузиазм Рейчел ограничивался встречами и собраниями, не распространяясь на благотворительность.
– Вот как? – Отец сдвинул очки на кончик носа, что означало – он изготовился к защите.
