— Он… — повторила Катя. — Мика — ребенок. Нельзя во всем идти у него на поводу! Ганин, он тебе просто на шею сел!
— Но должен же я как-то искупить…
— Вот именно — искупить! — перебила Катя. — Ты потому мне предложение делаешь, что хочешь искупить!
— Катя… — Он попытался обнять ее, но она вырвалась.
Захлопнула коробочку с кольцом и сунула ему в нагрудный карман.
— Милый Гришенька, я тебе уже говорила — ты очень хороший человек… Несмотря ни на что — очень хороший. И… и порядочный. Но… — Катя вдруг остановилась, потрясенная какой-то мыслью. — Послушай, а как же Рита?
— Мы расстались.
— Из-за меня? Ты ее бросил? — с отчаянием спросила Катя.
— Мы расстались по обоюдному согласию! — раздраженно повторил Ганин.
— Из-за меня… — сквозь зубы процедила Катя. — Скольким людям я уже испортила жизнь!
— Ничего ты не портила! — окончательно рассердился Ганин. — Ты была не причиной, а лишь поводом…
Катя отвернулась, закрыв ладонями уши.
Ганин развернул ее и принялся целовать. Но она уклонялась, выворачивалась из его рук…
— Я не выйду за тебя замуж, не выйду! — кричала она. — Отстань от меня! Ты опоздал! Тебе надо было сделать это двенадцать лет назад… Поздно, Гришенька, поздно!
— Ничего не поздно…
Он все-таки сумел ее схватить. И, изо всех сил прижимая Катю к себе, почувствовал, как возле его груди стремительно колотится ее сердце. На мгновение она словно ослабела, и ее губы ответно раскрылись. Но только на мгновение…
Потом Катя оттолкнула его.
Тяжело дыша, они стояли друг напротив друга.
— Я люблю тебя, — сказал Ганин. — Вот что хочешь со мной делай! И вообще… Я тебе ни одного слова поперек не скажу! Я теперь другой человек — совсем не такой, каким был раньше.
— Я теперь тоже другая, — покачала она головой. — И мне теперь совсем не хочется спорить с тобой.
— Так это же здорово! Теперь мы, наверное, сможем существовать рядом.
— Существовать… — передразнила она. — Нет, я хочу жить!
— Послушай, ты просто цепляешься к словам! — снова рассердился он.
— Нет, Гриша, нет… — Катя отвернулась. — Все напрасно. Лучше уходи. Ты знаешь — я не передумаю.
— Знаю… — со злостью сказал он. — Но что мне сказать нашему сыну? Он так надеется…
— Скажи, что я обещала подумать. Ну, соври что-нибудь…
— Катя, я не собираюсь врать собственному сыну! — строго ответил он.
— Удивительные у вас отношения… — усмехнулась она.
— Ладно, совру. В исключительных случаях можно. Даже необходимо. А потом… Может быть, потом он сам все поймет…
Он возвращался от Кати со странным чувством.
«А ведь я чувствовал, что она откажет мне, — думал он, стоя в пробке на Садовом. — Только не хотел в это верить».
Он достал из кармана коробочку с колечком, еще раз полюбовался на него. «Опоздал на двенадцать лет», — сказала она. Значит, действительно ждала его все это время. До тех пор ждала его, пока у нее внутри все не перегорело.
Как горько, насмешливо она смеялась…
И Ганин снова представил, как тяжело ей было когда-то. Одной, с младенцем на руках. Всякие тетушки-бабушки, конечно, помогали ей, а потом появился тот добряк со странной фамилией. Как его там? А, Толик Лаэртов… Конечно, формально она никогда не была одна, но… но она ждала именно его, Григория Ганина. А потом ей надоело его ждать…
Поток машин медленно тронулся в сизом облаке июньского марева.
Ганин равнодушно забросил коробочку с кольцом в «бардачок».
Все эти сапфиры в золоте ничего не стоят, если они не на ее руках…
* * *
Дивно-дивно цвел жасмин под окнами…
Есть запахи, которые странно будоражат воображение и заставляют представлять то, что в реальной жизни вряд ли произойдет. Аромат жасмина как раз такой.
Лето в городе было тихим, каким-то благостным. Вязкая, привычно удушливая жара начисто лишала сил. Не было ни ссор, ни споров, не кричали соседи снизу, выясняя отношения, не шумели подростки в ближайшем парке, не сигналили друг другу истошно машины, проносящиеся по дороге. Дрожащий голубоватый воздух был пропитан ленью, а на лицах редких прохожих читалась отрешенная покорность судьбе.
Это городское лето надо было просто пережить, чтобы потом, в бесконечных декабрьских сумерках, вспоминать с ностальгическим сожалением мутное белое солнце, пыльную листву, долгие светлые вечера, наполненные отдаленной музыкой, навязчивый запах шашлыка, скамейки, спрятавшиеся в кустах, бурно вспенившееся пиво, которое выплескивалось из открытой бутылки на горячий асфальт и моментально высыхало…
Катя сидела на балконе в раскладном маленьком шезлонге и завороженно смотрела вдаль — на блистающие стеклами башни, отражавшие вечерний свет. А ноздри щекотал запах цветущего под балконом жасмина.
Катино воображение занимал Григорий Ганин. Незваный гость, которого невозможно прогнать. Нет, не то чтобы она сожалела, что отказала ему, — о сделанном она не жалела. Она просто представляла, что было бы, если бы Ганин был рядом. Как он прикасался бы к ней, какие слова шептал на ухо…
Легкий ветер щекотал ее обнаженные руки — как будто это он осторожно прикасался к ним губами. Потом она вспомнила ту ночь — в который уже раз.
«Дело не в Ганине, а в том, что сейчас лето. Я одна, я еще не совсем старуха. Осталось желание любить. Еще жасмин этот дурацкий… — Катя поморщилась и склонилась над перилами. Дунул ветер, и стало видно, как с кустов внизу сыплются на газон белые лепестки. — Где же Лаэртов?!»
Толик Лаэртов звонил ей уже три раза. В первый раз утром, когда срывающимся голосом сообщил ей, что поссорился с Верой Петровной, второй раз — днем, когда попросил Катю о встрече, и третий раз — час назад, сказав, что уже выезжает. Катя уже начала беспокоиться о нем, но в этот момент в глубине квартиры раздался звонок.
Катя поспешно выбежала с балкона.
— Толик, так долго, я уже начала беспокоиться! — с упреком сказала она, впуская бывшего мужа.
— Катенька, я с ней еще раз поссорился — как раз перед выходом! Мама хочет окончательно меня раздавить! — возбужденно сообщил Лаэртов — вспотевший, растрепанный, в клетчатой мятой рубашке и широких льняных штанах, живо напоминающих моду послевоенных лет. — Она позвонила Ключникову и сказала, что будет жаловаться на него в Академию наук. Мы с Ключниковым пишем книгу о скандинавской литературе и ее влиянии на современное искусство. И договорились уже, что фамилия Ключникова будет стоять первой на титульном листе — ну, согласно алфавиту… ведь сначала идет буква К, а потом уже Л. Но маме это очень не понравилось — она считает, что все основные темы разработал я, а Ключников — лишь подмастерье. И она ему позвонила и высказала свое мнение! Естественно, мой соавтор жестоко обиделся. Если, ко всему прочему, взять в расчет еще и те интриги, которые творятся у нас на кафедре…
