Кажущиеся отклонения от этого великого закона легко к нему сводятся.
Среди проявлений избирательного сродства, порождающих, по большей части, красоту в природе, на первом плане стоят те из них, которые определяются половым инстинктом. Со времен Шопенгауэра или даже Платона известно, что индивидуальные капризы вкуса и совершенно необъяснимое на вид фетишистское преклонение перед известным объектом чувства, обусловленные этим инстинктом, на самом деле глубоко соответствуют «целям гения рода», которые всегда заключаются в том, чтобы путем соответствия двух индивидуумов друг другу и в особенности путем дополняющих друг друга контрастирующих черт обеспечить появление в ближайшем поколении наиболее нормального типа вида. Вот почему, «анэстетическая» сама по себе «красота для самца лягушки олицетворяется в его лягушке», как говорит Вольтер, а идеальной женщиной для блондина является брюнетка, для человека крупного – миниатюрная. Идея среднего типа не только не отсутствует в этих частых союзах противоположных крайностей, но именно она и порождает косвенно подобные союзы.
Обратимся к другим кажущимся парадоксам. Если естественная красота всегда сводится к какому-либо удовольствию, хотя бы даже анэстетическому, то понятно, что сильная эмоция, сильное изумление, порождаемое известным предметом, иногда делают его прекрасным в наших глазах и помимо всякого искусства. А так как эта оценка нормального преимущественно личная, то отсюда легко объясняется всякая специализация ее, иногда принимающая парадоксальный характер; с чисто профессиональной точки зрения врач любуется «красивой раной», «прекрасным случаем холеры». Существует «нормальный» способ быть «анормальным».
С объективной точки зрения естественная красота – средний нормальный тип, правильно совершающееся развитие. С другой стороны, достигнуть правильной середины и там удержаться, сохранить совершенное здоровье или представлять собою строго специфический тип – большая редкость. Осуществление нормального типа, достижение максимума развития – исключительная и замечательная удача. Этот средний тип, банальный и смешанный сам по себе, для нас составляет редкое явление, оригинальное и заслуживающее восхищения.
Итак, самые исключения подтверждают указанное правило: идеал природы – нормальный тип.
И наоборот, безобразие в природе – отклонение от видового типа, задержка в развитии, более или менее патологическое вырождение физического или духовного видуума. Большинство безобразных черт, встречающихся в человеческом, например, типе, обусловливаются приобретенными или наследственными пороками; таковы, например, ранняя плешивость, свидетельствующая о подагре; бесцветность губ или щек, заставляющая нас инстинктивно предположить наличность хронического малокровия; узость бедер у женщин, предсказывающая трудные роды или бесплодие; рахитическое недоразвитие сочленений; морщины, свидетельствующие о дряхлости
[56].
Равным образом и в духовной жизни наиболее типичные, характерные черты безобразия представляют собою пороки нормального характера: подлость, жестокость, неблагодарность, двойственность и измена, животная чувственность. Оценка и в этом случай зависит от специальной точки зрения индивидуума. Самою позорной чертой характера является в глазах военного трусость; но не платить долги – совершенный пустяк, если только это не карточный долг. Наоборот, честный крестьянин не всегда ценит храбрость, и самым позорным в его глазах является покушение на собственность, в особенности на земельную. Женщины весьма чувствительны к некоторым физическим недостаткам мужчин, тогда как мужчины их даже не замечают; напротив, их гораздо более поражают другие недостатки мужчин, к которым женщины весьма снисходительны.
В природе красота – это всегда здоровье, нормальный тип, полное и совершенное развитие индивида, безобразие – наоборот. Совпадают ли эти два понятая с их омонимами в искусстве?
Именно это утверждают все указанные нами утилитарные и натуралистичекие теории. Современный расцвет всех естественных наук еще более подкрепил это убеждение. Для Тэна, например, прекрасным оказывается всякий предмет или всякое существо, на котором ясно видны «преобладающие черты» его вида, их значение, приносимое ими благо или гармония их действий. Кто не признает, что в философе здесь говорить одновременно с художником моралист и естествоиспытатель? Скала эстетических ценностей здесь отождествляется у него со скалой естественных ценностей, равно как последняя – со скалой моральных ценностей.
Так как ценность существа в естественной классификации достаточно хорошо определяется степенью его отклонения от нормального характера или приближения к среднему нормальному типу вида, то натуралистическими нужно будет назвать все теории, усматривающие основной критерий прекрасного в средине между двумя крайностями.
Идея эта не нова. Свидетельством служит следующее, недавно опубликованное место из Монтескье, если не восходить еще дальше, до привилегированной роли «правильной середины» в системе Аристотеля, где она представляет добродетель и совершенство во всем.
«Отец Биффье определил прекрасное так: сочетание наиболее обыкновенного. Когда его определение объяснено оно превосходно… Отец Биффье говорит, что прекрасные глаза – это те глаза, разновидность которых наиболее многочисленна; то же самое относится ко рту, носу и т. д. Это не значит, что некрасивые носы менее многочисленны, чем красивые; это значит лишь, что некрасивые носы весьма разнообразны, и каждая разновидность некрасивых встречается в гораздо меньшем количестве, чем разновидность красивых носов. Это то же самое, как если бы в толпе, состоящей из ста человек, десять человек были бы одеты в зеленое, а остальные девяносто были бы одеты каждый в другой цвет, зеленое господствовало бы».
В этом же смысле Фехнер сделал из «принципа меры» один из своих двенадцати или пятнадцати основных «эстетических законов»
[57]. Геркенрат в этом видит тип всякой красоты, в особенности человеческой, несмотря на известные исключения, как изысканная малость ноги или длина ресниц; их он объясняет обыденной ассоциацией с другими красотами, более естественными и более приближающимися к среднему типу
[58]. Гриво, который вслед за Сюлли-Прюдомом берет язык в главные свидетели, с большой тонкостью различает во всех областях чувственного восприятия – в световых, звуковых, температурных или осязательных ощущениях – правильную поляризацию: две взаимно уничтожающие крайности в ту и другую сторону, незначительное или нейтральное среднее и две области optima – прекрасное, несколько выше среднего, и красивое, лежащее несколько ниже его
[59].
Все это – формулы, подходящие для всего что угодно; применение их остается всегда иллюзорным, произвольным и лишено научного характера, несмотря на то что на вид они научны. Ибо эти совершенно формальные крайности или эстетические (а не чисто арифметические) средние устанавливаются вполне произвольно; руководствуются при этом или личными предрассудками, или предрассудками школы, в зависимости от исходных точек зрения или от тех единиц, которые желательно установить.
