Мама затравленно взглянула на дядю Гришу, потом на меня.
– Ну что же ты молчишь, Любаня, – с притворной улыбкой сказал мясник. – Мне уйти?
Мама слабо улыбнулась ему и покачала головой.
– Мама! – ахнула я, уже догадываясь, что произошло в доме за время моего отсутствия. Халат на голое тело, смятые волосы – не просто ото сна, а еще – свежий засос на шее. Мясник словно заклеймил ее – «моя!». Меня затрясло от гнева. – Мы же с тобой обо всем договорились! Ты выгоняешь его, и мы начнем все с чистого листа!
Мама молчала, отводя глаза. За нее ответил сожитель – притянул ее за ремешок халата и с размаху усадил на колени. Мама пьяно засмеялась – алкоголь из нее еще до конца не выветрился.
– Мама, он же тебя бьет! – попыталась достучаться до нее я.
– Не с того ты начала, девочка, – поцокал языком мясник. – Если хочешь здесь остаться, придется договариваться со мной. Я теперь здесь хозяин. А ты никто.
– Да пошел ты! – с ненавистью бросила я и швырнула ему под ноги тряпку, которую все еще держала в руках.
Я надеялась навести здесь порядок. Я думала, что возвращаюсь домой, но этот дом давно перестал быть моим. Как мама перестала быть моей мамой – еще в тот день, когда не защитила меня, девчонку, от своего пьяного сожителя. Я хотела спасти ее от него – но она не хотела быть спасенной. Ее устраивали жизнь в пьяном угаре и побои, которыми щедро потчевал ее мясник. Та прежняя мама из детства, которая на миг показалась наружу, которая рыдала у меня на груди и соглашалась на все мои предложения, снова исчезла, уступив место пьяной опустившейся бабе, которой было все равно. Был бы рядом мужик да бутылка водки.
Схватив айфон и выдернув зарядку из розетки, я выбежала из кухни.
– Даша, куда ты? – донесся вслед слабый возглас мамы.
– Оставь ее, пусть идет, – громыхнул мясник, заглушая ее слова.
Я выскочила на крыльцо, хлопнув дверью. Выбежала за калитку и дрожащими руками включила айфон. Зарядка показывала двадцать процентов, на звонок хватит. Только я стала набирать последний входящий вызов от Кирилла, как он позвонил мне сам.
– Кирилл, – выдохнула я в трубку. – Забери меня отсюда, пожалуйста.
– Куда приехать? – Он не стал задавать лишних вопросов, просто вбил в навигатор адрес, который я продиктовала, и сказал, что будет через час.
– Спасибо, – шепнула я, когда он уже отключился, и только тогда поняла, что стою посреди улицы в одном свитере, джинсах и тапках – тех самых, которые Кирилл купил мне для больницы.
Я поежилась, обхватив себя за плечи, и с сомнением взглянула на окна маминого дома, ставшего мне чужим. В кухне по-прежнему горел свет, но возвращаться туда совершенно не хотелось.
Я походила вдоль забора еще минут пятнадцать, пытаясь согреться, но только замерзала больше с каждой минутой. А тут еще налетел пронизывающий мартовский ветер, пробирая до костей. Не хватало еще простудиться и загреметь в больницу с пневмонией!
Напроситься что ли в гости к Аське? Я дошла до соседнего дома, но окна в нем не горели. Начало одиннадцатого, но в деревне ложатся рано, и будить подругу и ее родителей мне не хотелось.
Побродив у забора, побегав и попрыгав, я окончательно окоченела и решила вернуться в дом. Кирилл уже полчаса в дороге, значит, мне осталось продержаться всего полчаса. Если мне повезет, мама и дядя Гриша уже выпили новую бутылку водки и отрубились. Посижу мышкой в коридоре, хоть согреюсь до приезда Кирилла.
Тихонько приоткрыв дверь в дом, я потянулась за своей красной курткой, висящей на гвозде на стене. Но скрипнула половицей, и из кухни тут же появилась мама, с виноватой улыбкой позвала:
– Даша, дочка, вернулась! А мы тут чай пьем.
– Знаю я, что вы пьете. – Так и не надев куртку, я отступила к дверям.
Мама подошла ко мне, взяла за руки, как когда-то в детстве, и запричитала:
– Руки какие холодные! Идем, хоть чаем согреешься.
Она настойчиво потянула меня на кухню, и я поддалась. Через полчаса приедет Кирилл, а пока можно попить чаю с мамой. Когда мы теперь снова увидимся? Сомневаюсь, что захочу сюда вернуться в ближайший миллион лет.
Зайдя в кухню, чуть не споткнулась о ноги дяди Гриши, которые он вытянул чуть ли не до стены.
– О, Дашка вернулась! – обрадовался он.
Я бросила взгляд на стол – так и есть, на столе уже новая бутылка водки, наполовину пустая. И бабушкины хрустальные стопки, которые я только недавно отмыла, снова при деле. На тарелке – толсто нарезанный сыр и куски хлеба, которые я купила. На плите скворчит яичница – и яйца пригодились.
– Будешь яишенку, Даш? – предложила мама без особого энтузиазма, бросив быстрый взгляд на своего сожителя. Порция была рассчитана на него одного.
– Я только чаю.
Когда я отказалась, в глазах мамы мелькнуло облегчение. Она отвернулась к раковине, чтобы набрать воды в чайник. Вода в деревне была родниковая, ее не надо было фильтровать, как хлорированную в Москве.
Переступив через ноги дяди Гриши, которые он так и не убрал, демонстрируя, кто в доме хозяин, я прикорнула на табурет у стены. Дядя Гриша не сводил с меня хмельного взгляда, и мне было не по себе. Хотелось бежать отсюда, но я старалась не выдать своего страха и с вызовом взглянула ему в глаза.
– Как тебе мои гостинцы, дядя Гриша? Вкусно? – Я кивнула на стол, где собутыльники пировали моими продуктами.
– Спасибо, Даш, угодила, – кивнул он, как король, который принимает милость подданных.
Мама чуть ли не с поклоном поставила перед ним яичницу, и он принялся громко чавкать, собирая желток хлебным мякишем. Правильно Аська его Боровом обозвала! Мне хотелось схватить тарелку и грохнуть о его голову. За то, что из-за него я в восемнадцать лет осталась без дома. За то, что так и не потанцевала на выпускном с мальчиком, в которого была влюблена. А сейчас его уже нет – через год Сашка утонул в озере, я узнала об этом от Аськи. И еще за то, что украл мою маму и превратил ее в свою рабыню, которая послушно принимает его тумаки.
Я уткнулась в чашку с чаем, который налила мама, лишь бы не видеть раболепия перед сожителем в ее взгляде и фингала у нее под глазом. После нескольких глотков мне наконец удалось согреться. Чай был из пакетиков, которые я купила. А ведь когда-то в центре стола стоял пузатый заварочный чайник – бабушка Клава не признавала «помоев» из пакетика, только листовой чай, к которому она добавляла мяту со своего огорода. Вкуснее того чая я ничего не пила… Чай из пакетиков, хоть и дорогого сорта, был с привкусом горечи. А может, это мне было горько оттого, что возвращение домой обернулось окончательным изгнанием. Когда-то я сбежала отсюда сама, а теперь меня выставляли за порог, потому что мне здесь больше не было места.
– Что кривишься? Сахарку добавь! – Дядя Гриша бухнул мне в чашку ложку сахара с горой и размешал. Заботливый какой! Угостил – моим же сахаром. – Может, еще? Мамка твоя послаще любит. Да, Любаня?
